Нет ни одной устойчивой формы и постоянно только регулярное образование новых форм, включая имитацию заимствований. Однако и здесь есть оговорка – «живой океан» не копирует живых людей. Несмотря на обилие в России немцев, греков, евреев, армян, русские заимствуют у них все что можно, подчеркнуто оставаясь гостеприимными хозяевами и держа предупредительную дистанцию. При этом иностранцу нужно очень сильно постараться, забыть про все правила, чтобы попасть в общении с русскими в опасную ситуацию. И в этом описание Лемом реакций «живого океана» вполне адекватно. Но так же верно, что «океан» провоцирует носителей чужой культуры на проявление обратной, тёмной стороны. Еще одно верное наблюдение, что в отрыве от России любая часть «русского океана» быстро хиреет и не проявляет своих чудесных (чудовищных) свойств.
Однако что-то мы увлеклись лишь одной героиней – «матерью Солярис», а про Хари забыли. Между тем ее образ, как и многие женские образы в романах-притчах, тоже соответствует достаточно большой стране, хотя и не столь необъятной, как ее приемная мать. При этом страна вписана в европейский контекст (сюжет романа), трижды рождается и умирает, но при этом дочерней страной для России будет лишь во второй и третий разы. Вообще говоря, если страна с таким сложным сюжетом истории найдется, то и не надобно иных доказательств наличия в романе историософской притчи.
Искать далеко не пришлось, поскольку рождение Станислава Лема во Львове в 1921 году произошло лишь немного позже присоединения города к польскому государству, возрожденному из части Российской империи. Как привилегированное меньшинство в экономически развитой державе поляки получили от пребывания в России мощный импульс к национальному возрождению. «Фантом» межвоенной Польши обладал такой энергией и амбициями, что европейские державы от греха подальше поспешили от нее снова избавиться. В романе для этого использована ракета, которая в фильме похожа на немецкую Фау-2, испытания которой проходили под Краковом. Так что даже эта «космическая» символика имеет земной прототип.
Третье рождение Польши происходит опять вопреки желанию Криса (то есть континентальной Европы), и снова по желанию и под контролем «матери» России. Заметим, что даже эпизоды с выламыванием двери и попыткой самоубийства имеют соответствия в истории послевоенной Польши. В 1956-х и 68-м в «народной» Польше происходят беспорядки, а в 1978-м с избранием польского папы Иоанна Павла II она достигает цели полного контакта с «Крисом».
В начале 1980-х происходит первая попытка «самоубийства» ПНР – «ненастоящей Хари». При этом снова экономические преференции, мощная энергетика от России и политическая изоляция от Европы способствовали возрождению национального самосознания и столь сильной любви к католицизму, какой в других частях Европы и мира давно уже не сыскать. Впрочем, и в России тоже официальные гонения на церковь способствовали возрождению интереса к христианству.
После того как Хари обрела самостоятельность в решениях, то ради Криса и по совету Снаута она готова вновь, на тот раз добровольно и окончательно уйти со сцены. Суицидальная политика «евроскептиков», самоизоляция заокеанского Сарториуса (неявно провоцировавшего Хари на ссоры с Крисом), а главное – мировой кризис, массовая эмиграция и тяготение новых земель к Германии вполне могут привести к растворению Польши в Европе. Это не я, это Лем подсмотрел в «плане».
Так что мелодраматическая линия Хари, до смерти безнадежно влюбленной в «мужа», в сюжете романа толкуется однозначно и особой сложности не представляет. Пожалуй, единственное, в чём можно углубить понимание этого образа – это соотнесение мифической Реи с поколением титанов, предшествующих богам Древней Греции. Боги – это духовные ипостаси цивилизованного общества, тогда титаны – это промежуточное состояние между первобытным хаосом и цивилизацией.
Недавно я рецензировал книгу Н.Кленова «Несостоявшиеся столицы», где обосновано это предгосударственное состояние славянских земель в виде промежуточной формы так называемых «славиний», упомянутых в записках византийских писателей. Одной из таких славянских земель, имеющих сложную внутреннюю структуру, но не имеющих государства как инструмента для внешней политики, была славиния польских племен по Висле и Бугу. Это и есть «первая Хари», она же титанида Рея. Но это уже максимум, что можно аналитически выжать из этого образа.
Вернемся лучше к бесконечно более ёмкому и лестному образу России как «живого океана» в глазах окрестных цивилизаций:
«
Психологически важно, что иностранцы не находят в русском обществе привычных и необходимых им «клеточных» форм социальной жизнедеятельности. Впрочем, «живой океан» всегда готов немедленно по предъявлении образца имитировать эти внешние формы для взаимного удобства общения. Однако никаких серьезных ограничений на самих русских эти формы не налагают, в то время как для немцев следование порядку является формой существования, если не смыслом. Есть наглядный пример из истории Семилетней войны, когда штаб русской армии был атакован и выведен из сражения. По европейским правилам войны это был бы и конец действиям армии, поскольку немец без начальства не бывает. А русские солдаты продолжали биться и, главное, сами принимали верные решения без участия генералов.
Есть подозрение, что эта антицивилизованная («анти» – по-гречески «вместо») психологическая основа «русского океана» гораздо древнее, чем даже славянские славинии, родившиеся на стыке и из баланса двух римских цивилизаций. Причиной является та самая полная неприспособленность жестких условий для рождения цивилизации, то есть каких-либо постоянных правил. Следуя строгим правилам, в Северной Евразии можно только умереть, а выжить помогает только интуиция, творчески ломающая любые правила. По особому мерцанию звезд в зимнее солнцестояние, по другим столь же зыбким приметам можно угадать, какие из регулярных катаклизмов произойдут этим летом, а каких не будет. И уж, исходя из этой интуиции, сеять рожь, а не овес, собирать грибы, а не ягоды, или вовсе готовить лошадей и лодки к дальним переходам.
Помогала выжить и способность тонко наблюдать и повторять технические действия соседей – не только других племен, но и животных. Не случайно самоотождествление русских с медведем, столь же искусным в добывании разной пищи. Впрочем, выживание в суровых условиях в речных поймах на границе лесов и степей, по соседству с разными племенами невозможно без еще одного вида глубокой интуиции – развитой эмпатии, способности по первым жестам предугадать эмоции, мысли и действия любого партнера. Отсюда это умение держать дистанцию на минимальном расстоянии и повышенная внимательность к чужакам, на грани внешних проявлений влюбленности, но при сохранении трезвого самоконтроля. Вы спросите, причем здесь Лем? Но все эти узнаваемые детали переполняют описание «живого океана» в книге.
Более того, не менее внимательный (хотя и по другим причинам) Снаут совершенно правильно выводит, что «океан» не только проникает в мысли и чувства чужаков, но и старается найти и высветить самые потаенные уголки подсознания, невидимые или скрываемые цивилизованными гостями от себя самих. А это уже отдельная историософская тема, которую Станислав Лем так наглядно обозначил в литературе, пожалуй, первым.
Откуда, собственно, берется в мировых цивилизациях этот порядок, общее следование сходным правилам, распространенное на огромных просторах. Это сейчас есть радио, кино, ТВ и Интернет, а при зарождении европейской цивилизации, Византии или Леванта от края до края нужно было добираться месяцами, да еще в условиях острой внутривидовой борьбы с соседями.
Есть серьезное подозрение, что упомянутое в книге скрытое или тщательно скрываемое, «инкапсулированное» ядро психики, которое «океан» так легко извлекает и воплощает наяву, является основой для такой регулярной идентичности. Речь идет о некоем глубинном неврозе, лежащем в основе коллективных действий народов, принадлежащих к одной и той же цивилизации. Для европейской
