мерцающую неопределенность образа «свой или чужой» однозначный ответ – свой, славяно-балтийский тип, хотя и с малой долей чужой крови в облике.
На роль Снаута Тарковский тоже пригласил прибалта Юрии Ярвета, но тот наоборот – русский, воспитанный в эстонской семье, и плохо говорящий по-русски, с чужой артикуляцией. Его большую роль до «Соляриса» – Короля Лира озвучил Гердт. То есть и здесь тоже сформированы слои «свой-чужой», но в основе, в глубине – свой.
Атеист и рационалист Сарториус – Солоницын, сыгравший Андрея Рублева в одноименном фильме, – еще более свой, солярийский. Хотя внешне именно он держится самым отчужденным, большим «штольцем», чем европеец Крис.
Кто-то возразит, что в советских фильмах все роли, включая иностранцев, играют местные актеры, и не все ли равно. Но когда Соломин играет Ватсона или чернявый Калягин играет «белокурую бестию» из гестапо, то получается театральная условность. А когда нужно раскрыть прочувствованное из романа- притчи, то все нюансы эмоционального восприятия соседей по цивилизации и переходных типов имеют значение.
Кстати, если уж зашел разговор, то участие хороших прибалтийских актеров российской театральной школы в экранизациях книг западных авторов сыграло немалую роль в приближении «перестройки» и открытия России жгучим западным ветрам.
Собственно, вот так – в обсуждении образов любимых актеров мы дошли до важного вопроса о наличии притчи в сюжете фильма. У Лема, в параллельной части нашего диптиха о двух «Солярисах», мы такую притчу нашли и обосновали. Обнаружили не только диалог европейских духовных течений, но и в более широком, чем замысел Лема, контексте нашли женские образы двух стран – Польши и России.
Но если сюжет романа-притчи Лема можно прочитать сразу в двух контекстах – европейском и мировом, то логично предположить, что он имеет проекцию не только в европейской истории, но и в соседней русской цивилизации. Этот преобразованный сюжет притчи является основой для картины русского гения – рабочая гипотеза, которую придется обосновать двумя способами. Первый способ – сопоставление образов сюжета фильма с субъектами и поворотами истории нашей цивилизации.
Собственно, исторически «прибытие Криса», включение Прибалтики в Российскую империю случилось после смерти византийской православной ипостаси цивилизации вследствие «стыда» и внутреннего раскола. Затем бережно сохраняемое, но хладное «тело» (корпорация) помещено под надзор и попечение государства. Тем не менее, из глубины веков образ деятельного Русского православия продолжает вещать и влиять на события. В этом состоит и роль Гибаряна в фильме.
Ученый Сарториус в фильме фактически живет в лаборатории, скрытой от нас, но прорыв «гостя» – карлика навевает образ Кунсткамеры. Да и в жизни соединение и подчинение византийского наследия европейскому рациональному духу произошло в Санкт-Петербурге. Доказывать сегодня в России не нужно, что «питерские» являют собой отдельное от прочей России социально-духовное явление. Можно лишь особо заметить духовную связь с европейским масонством. Для этого достаточно взглянуть на символический треугольник в плане города, родившегося вместе с регулярным масонством.
Снаут, как образ еврейства, тоже имеет важные отличия. Во-первых, он в глубине души все же свой, ибо Хазария и будущая лимитрофная «черта оседлости», хотя и взошли на «фарисейской закваске», но в своей основе имели тот же «этнический субстрат», что и будущие славянские, тюркские, кавказские народы большой России.
В сюжете фильма Снаут надолго исчезает из фокуса, присоединяясь к остальным позже, как еврейское движение вернулось в состав России после присоединения западно-русских земель, Прибалтики и рождения Северной столицы. Причем этот Снаут под влиянием среды теряет привычные черты, становится не только ироничным, но и вполне светским, с тонким чувством юмора. Чего стоит одна фраза «Никак не привыкну к этим воскрешениям» в устах Агасфера.
Однако доказательным наш способ толкования притчи будет, как и в варианте Лема, если мы найдем внутри русской цивилизации страну с таким же сложным сюжетом истории, как у Польши. Впрочем, такое зеркальное отражение увидеть легко. Великое Княжество Литовское было русским государством в брачном союзе с литовской династией (прибалтийским Крисом). Первое западно-русское государство умирает от нелюбви своей династии, вовлеченной в круг католической политики. Это та часть сюжета, которая лежит за пределами картины, но обсуждается героями.
Второй раз западно-русское государство Белоруссия рождается уже в ходе Великой Русской революции и эта республика должна все время не упускать из вида своих прибалтийских визави. Заканчивается недолгая жизнь «второй Хари» европейским вторжением и смертоубийством, в котором, увы, прибалты приняли посильное участие, больше из страха, чем по злобе.
Наконец, третья западно-русская республика, возрожденная после недолгой ночи оккупации, вроде бы та же самая, да не та. На ее гербе нет надписей на польском и идиш, у нее другие границы, как и у послевоенной Польши, а главное – она воссоединилась общей границей с поздоровевшей Литвой. После обретения самостоятельности, роман Беларуси с Литвой не только продолжился, но и является основной линией внешней политики.
Однако, как и в соседней Польше, в политике Беларуси звучат вполне суицидальные мотивы. Для Польши – это катастрофа польского «борта №1» в апреле 2010 года, для Беларуси – «выборы» декабря 2010 года, породившие жесткий системный кризис.
Сюда можно добавить ее одну цитату из мировой классики, ради нее Тарковский даже превратил станцию из дирижабля в маневрирующий спутник. Снаут тоже приложил свою мысль к этой реплике картины Шагала, полета двух влюбленных в невесомости. В оригинале, помнится, под ними был белорусский Витебск.
Любопытен в этой связи выбор Тарковским актрисы на главную роль. Известно, что сначала он не увидел ее в Наталье Бондарчук и, в общем, понятно почему. По ходу фильма происходит сближение до смешения образов матери и жены, поэтому актриса должна быть похожей, того же балто-славянского типа. Почему? Да по той же причине, по которой сказки и новогодние открытки в советское время иллюстрировались именно такими лицами. Видимо, что-то на уровне общей генетической памяти о былой доисторической сказке, когда не было вокруг никаких цивилизаций, а только Дед Мороз да наливная светло-русая баба-Ягодка.
Все-таки безупречные черты лица актрисы антропологически ближе к южной части центральной России, чем к западно-русским образцам. Но для режиссера решающим стало талантливое воплощение роли самоубийцы в фильме «Ты и я». Для «Соляриса» умение героини талантливо самоубиваться и терпеливо воскресать важнее цвета глаз и оттенка русых волос. Да и потом мягкое смешение типов вполне отражает современность.
Сближение образов жены и матери отражает и еще одну идею про любовь, как трижды рожденное чувство. Сначала она приходит в образе юной девы, требующей от мужа родительской любви и испытывающего ее своими капризами вплоть до самоубийства этой ипостаси. Затем рождается буйная и скоротечная эротическая любовь, фаза влечения и порождения новой жизни. Но и эта убийственная любовь обречена умереть, освободив место для третьей любви, более похожей на материнскую. Но только умирают все эти разные и похожие чувства не совсем, возвращаясь как «та же, но и не та». Первая любовь требует внимания «здесь и сейчас», вторая сгорает, предвкушая будущее, третья бережно хранит все прошлые моменты. А может быть там, впереди, из всех трех родится еще одна, вечная любовь?
Есть и еще одна не историческая, а психологическая интерпретация любви как проявления энергии глубокого океана, скрытого в душе человека. Без этой связи с коллективным бессознательным, дарующем спасительную энергию, отношения женщины и мужчины обречены на мучительное мелодраматическое умирание. Прежняя Хари с ее детским желанием быть любимой, просто капризна и неинтересна. Другое дело – вновь рожденная героиня, равная Океану по мощи и по влиянию на ход вещей.
Да, образ Криса в фильме воссоздан строго по букве романа Лема . Он выглядит слишком серьезным, испуганным, дезориентирован, каким угодно, но только не романтическим героем. Однако сама логика
