состояния, в котором так давно жила. И когда мой разум прояснился, я вновь обрела энергию и силу воли. Я словно стряхнула с себя все, что было навязано мне доктором, вновь обрела независимость суждений, в то же самое время улучшилось и мое физическое состояние. Я уже больше не сомневалась в том, какие действия предпринять: я должна уехать. Колебания, которые удерживали меня раньше, закончились. Я всячески старалась приспособиться к невозможной ситуации – мне это не удалось. Теперь я должна взять свою судьбу в собственные руки.
Одно, очевидно, незначительное обстоятельство укрепило мою решимость. Однажды доктор М. отправился в поездку, не сказав мне, куда направляется. Когда же я получила от него известие, он был в Москве и уже повидался с моей тетей. Эта новость неприятно поразила меня. Очевидно, его первая встреча с ней не полностью удовлетворила доктора; казалось, он решил склонить ее на свою сторону, чтобы любое решение относительно моего будущего не вызвало бы абсолютно никаких сомнений. Мой отец, с которым мне не дали повидаться, еще жил во Франции. Тетя была фактически моей единственной опорой в России. Если доктору М. удастся повлиять на нее так же, как разговоры с ним повлияли на меня, тогда я действительно пропала.
Я решила действовать быстро. Естественно, именно к своему отцу я обратилась за помощью и убежищем; но прежде чем обращаться к нему, я посоветовалась с министром из России, другом семьи. Мы оба написали письма. Я уже набросала план своих действий. Чтобы мой уход прошел легче и чтобы избежать ненужных сцен, я решила поехать с принцем в Берлин, как и было договорено, и по приезде туда сообщить о своих намерениях. Затем вместо того чтобы поехать в Италию, я поеду к своему отцу во Францию.
Мой отец вскоре ответил на мое письмо. Он пообещал ждать меня в Булони и написал, что Дмитрий, который тогда находился в Париже в отпуске, приедет в Берлин, чтобы встретить меня там.
Я попрощалась, как полагалось, с королевской семьей и своими друзьями и в последний раз бросила взгляд на все, что покидаю, на все, что окружало меня в моей жизни более пяти лет. Мысль о том, что я покидаю своего сына, была почти непереносима, но я надеялась вскоре обрести его, не предвидя, что обстоятельства будут мешать этому в течение многих лет.
К середине октября мы тронулись в путь. Полагая, что будет безопаснее никому не доверять своей тайны, я не рассказала даже принцу о своих намерениях, пока мы не выехали из Швеции.
В Берлине я с облегчением увидела Дмитрия, ожидающего меня на платформе. У нас с ним был долгий разговор, затем вечером мы присутствовали на ужине для военачальников, на котором я вместе с принцем должна была председательствовать. На следующий день я уехала в Париж в сопровождении Дмитрия и Иды Рудебек, которая не пожелала оставить меня. Мой отец и мачеха сердечно, но с тревогой встретили меня. Они отчетливее понимали, какие осложнения повлечет за собой мой шаг.
Месяцы сомнений и последние недели душевных волнений сломили мои силы. На этот раз я заболела бронхитом, который развился в воспаление легких. Более тщательное обследование французским специалистом не выявило, однако, никаких болезней почек, о которых так настойчиво говорил доктор М.
Мой отец пытался отговаривать меня от этой затеи, но безуспешно. Моя мачеха, боясь, что часть вины может быть возложена и на нее, тоже разговаривала со мной. Но все было напрасно, и, как только отец понял, что мое решение бесповоротно и ничто не может поколебать его, он мужественно встал на мою сторону и оказал мне настоящую поддержку. Он взял на себя все приготовления и всю переписку.
Сообщить обо всем императору по случайному совпадению оказалось легче. Случилось так, что два дипломата высокого ранга в ходе исполнения своих обязанностей встречались с доктором М., и у них сложилось о нем глубоко неблагоприятное мнение. Более того, мне посчастливилось получить возможность донести свою историю до императора устно с помощью одного из этих господ. Никаких комментариев к ней не последовало, и я не знаю, какое впечатление она произвела.
По сей день я не понимаю, как такое серьезное и важное дело можно было устроить так быстро и так легко. Объявление моего брака недействительным состоялось в Швеции не позже декабря, а в России – несколько месяцев спустя. Я называю это признанием моего брака недействительным, так как обычной процедурой развода совершенно пренебрегли. По этому поводу император издал два указа: один – Сенату, а другой – Синоду, которые являлись соответственно высшим законодательным и высшим церковным органом.
Когда позволило состояние моего здоровья, я начала ходить в изостудию, чтобы не вести совсем уж праздную жизнь. В январе мы все вместе отправились в Санкт-Петербург на заключительную инспекцию нового дома моего отца.
В Санкт-Петербурге я увидела тетю Эллу, которая, как оказалось, навещала свою сестру императрицу в Царском Селе. Это была встреча, которой я очень боялась, но причины для страха не было. Визит доктора М. в Москву произвел на тетю действие, обратное тому, которого он добивался. Его манера говорить обо мне как о своей собственности, а о моем будущем так безапелляционно не понравилась ей и, по ее словам, даже возбудила в ней такие подозрения, что она собиралась предупредить меня письменно, но узнала, что я уже еду в Париж. Одним словом, тетя проявила и понимание, и сочувствие. Она ни в чем не упрекнула меня и даже выразила сожаление о той поспешности, с которой она устроила мое замужество. Начиная с этого времени мы стали близкими друзьями и отлично ладили друг с другом.
В марте из-за болезни легких и проблем с нервами я выехала в Италию в сопровождении только горничной, а из Италии – в пункт моего назначения, в Афины. Греция была родиной моей матери, а я никогда там не была. Греция пошла мне на пользу. Память о матери была еще удивительно свежа в Греции, и меня с распростертыми объятиями встречали во всех слоях общества. Была чудесная весенняя погода. Я поехала на остров Корфу, где родилась моя мать, – остров из снов, с богатой и обильной растительностью, населенный людьми, отличающимися классической красотой.
В Афинах я познакомилась с художником-баталистом Скоттом и портретистом Ласло. Скотт находился в греческой армии во время ее последней военной кампании и вернулся в Афины, чтобы закончить свои картины и изучать солдат. Я попросила разрешения присоединиться к нему, и каждое утро мы работали вместе в огромном пустом сарае, который служил ему мастерской.
В апреле парусное судно, принадлежавшее русской Черноморской эскадре, было послано в Пирей, чтобы отвезти нас в Крым. Сестра моей матери, ее муж великий князь Георгий, впоследствии убитый по политическим мотивам, и их дети поехали со мной в Константинополь, где мы провели два дня. Он мне показался самым красивым городом, который я когда-либо видела, он мне показался почти сказочным.
В мае я возвратилась в Россию и провела лето в Царском Селе со своей тетей великой княгиней Марией, вдовой брата моего отца, Владимира. Отец и мачеха жили в своем новом доме поблизости и были совершенно счастливы, особенно мой отец, вновь оказаться дома в России. Моя тетя давала обеды и много развлекалась. Мачеха собирала нити старых дружеских уз и завязывала новые отношения. При дворе проходили празднества в честь приезда господина Пуанкаре, президента Франции.
Я не знала, что суждено мне в будущем, и испытывала смутное беспокойство. И к этой лично моей неуверенности добавлялась тревога вообще, которую было трудно охарактеризовать и которая тяготила меня точно так же, как в давние времена в Ильинском при приближении грозы. Я помню одинокие прогулки в парке Царского Села, когда это чувство становилось настолько сильным, что вытесняло все другие мысли из моей головы.
Глава 15
На войну
Сообщение об убийстве в Сараеве дошло до нас, когда мы были в Красном Селе, ожидая приезда французского президента Пуанкаре.
Это был день офицерских скачек, и присутствовал император вместе со своей семьей. Сообщение об убийстве быстро распространилось в густой толпе, которая тут же поняла всю важность этой новости. Сам воздух, казалось, вдруг вызвал у всех озноб. Хорошо одетая и оживленная до этого толпа притихла, и люди начали перешептываться между собой.
Моя тетя, великая княгиня Мария, и я вернулись в Царское Село встревоженные. Ее дом, до этого всегда заполненный гостями, внезапно опустел. Теперь тетя Михен и я все время были одни, без конца обсуждая повороты политических событий и с беспокойством ожидая их исхода.
Погода оставалась чрезвычайно теплой. Днем я бродила в одиночестве по Царскосельскому парку,
