Я всё ещё не свыклась с мыслью о том, что беременна, ощущала растерянность, страх и обиду.
С другой стороны, хозяин столько всего мне простил, любит, неплохой человек, по-своему несчастный, я неплохо к нему отношусь… И беременность мне выгодна: исполню заветное желание норна, заслужу благодарность. Только не хотелось, чтобы она стала крушение моей мечты. Сбежать в последующие девять месяцев (или сколько там осталось?) не смогу: дети для хозяина — самое дорогое, его собственная мечта, и он позаботится о том, чтобы она осуществилась, и не где-нибудь, а в Арарге.
Не успела поставить кувшин на полку, как меня принялись целовать.
Никогда ещё не видела хозяина настолько счастливым, поэтому, наверное, и опешила, пустила всё на самотёк.
Он был так нежен, называл «солнышком», «милой». Приятно чувствовать себя человеком, а не безликим зелёноглазым существом. А тут ещё вечные испуганные: «Тебе нехорошо? Тебя снова тошнит?». Такая искренняя забота — и немного глуповатый вид. Будто мне подменили хозяина, а я уже не торха.
Угловая гостевая не потребовалась: заснула в постели норна. Правда, за ласками и поцелуями ничего не последовало: он хотел, но почему-то не стал. Видимо, понял, что я не в том состоянии, чтобы доставить удовольствие. Знала, что мучился, вставал, отодвигался, пристально смотрел, но ничего не могла с собой поделать.
Пришедший около полудня врач подтвердил, что я беременна, и сказал, что ориентировочно малыш должен появиться на свет в конце апреля — начале мая.
Хозяин радовался, даже заплатил за визит больше, чем следовало, а я сидела и пыталась понять, что чувствую. Растерянность не прошла, а, наоборот, усилилась.
Заглянула норина Мирабель, поставила на столик флакон с какой-то жидкостью, сказав, что она помогает бороться с тошнотой.
Села в кресло напротив постели (теперь было и такое, а ещё ковры, картины, камин, окно — словом, куча вещей, которые и не снились убогой коморке) и долго смотрела на меня, будто впервые видела, а потом сказала:
— Что ж, Сашер так ждал этого малыша. Я рада за него.
Госпожа отвернулась. Характерно дрогнули плечи.
Встала, осторожно подошла к ней — так и есть, плачет.
— Почему ты? Почему всё тебе? — в голос разрыдалась норина. — Любимый ребёнок, наследник, а у меня ничего…
— У вас есть норина Ангелина, госпожа, — напомнила я.
Неужели снова начались истерики, неужели Тьёрн её не вылечил? А ведь обещал…
— Она девочка, — с тоской протянула норина, вытащив носовой платок. — Я её очень люблю, но она девочка. И не нужна отцу.
— Что вы такое говорите?! — ужаснулась, присев на корточки возле неё. — Как может хозяин не любить свою дочь? Она же такая красавица, так на вас похожа.
— Если бы у неё были зелёные глаза и тёмные волосы, он бы её любил, — в сердцах вырвалось у госпожи. — Он всех твоих детей любить будет, торха! Твоих, а не жены.
И ушла, громко хлопнув дверью.
Кажется, я начинала понимать.
Моя беременность — напоминание о её трагедии, а ещё воспитание, краеугольным камнем которого был долг. Долг — родить мужу наследника. А она не смогла его исполнить. И хозяин, уделявший мне повышенное внимание у неё на глазах.
Вспомнилась реакция норна на рождение девочки — разочарование, нежелание взять на руки. Госпожа этого не видела, но ей могли рассказать. Да и после она не могла не заметить, что супруг не светится от счастья. Вот и решила, что тот дочь не любит.
Я в это не верила. Просто девочка маленькая, часто плачет, кричит — хозяину это неприятно. Но когда крошка начнёт говорить, он не сможет не улыбаться ей. И всё изменится, норина Мирабель успокоится.
Невозможно не любить собственного ребёнка. Во всяком случае, так мне казалось.
А потом осознала невероятное.
Госпожа ревновала ко мне мужа! Несмотря на то, что мы с ней стояли на разных ступенях иерархии, её слова, намёки красноречиво говорили о зависти. И дело не только в ребёнке, а в хозяине.
За что мне это? Норну-то хорошо, а меня госпожа со свету сживёт. Ей ведь не объяснишь, что его увлечение, во многом связанное с желанием иметь детей, через год-два угаснет.
Нет, при первой же возможности выберусь в город, к Тьёрну. Я нравлюсь ему, значит, при приложении некоторых усилий доберусь до колдовских штучек или что-то о них выпытаю. И сбегу. Пусть не в Кевар, но на свободу.
Управляющий известил, что отныне я освобождалась от повинностей. Только мелкая посильная работа без малейшей угрозы для жизни и переутомления. По сути, могла лишь вытирать пыль, следить за принадлежностями в ванных хозяев и прислуживать. Даже бельё перестилать разрешалось при условии, что не буду носить корзину с грязными вещами в подвал, к хырам. И то управляющий намекнул, что работаю лишь до тех пор, как живот не вырастет.
Таким образом, у меня оказалось много свободного времени, которое посвящала самообразованию, удобно устроившись с книгой на кровати. Первое время она казалась такой непривычно большой и мягкой, но потом привыкла. И полюбила — с моей-то сонливостью! Разленилась, вставала в восемь, а то и девять, после пробуждения хозяина, но успевала к госпоже. Умываться ей носила другая служанка, а вот одевать себя она позволяла. И всё спрашивала, как себя чувствую. Между нами явственно наметилось отчуждение.
Врач настаивал на том, что мне полезно гулять, дышать свежим воздухом, поэтому путь в город был открыт. Норн, уверившись, что я люблю будущего ребёнка и, вроде, бежать не собираюсь, отменил домашний арест.
Одну, разумеется, никуда не отпускали, только под надёжной охраной женского и мужского пола: первая должна была заботиться о моём здоровье, вторая — прокладывать путь в толпе, предотвращая малейшую опасность для жизни.
С радостью пользовалась дарованным разрешением, часами просиживая в лавках с игрушками, детской одеждой, мебелью и прочими вещами для маленького. Своих денег, разумеется, не хватало, но я могла покупать на имя виконта Тиадея.
На всякий случай брала вещи и для мальчика, и для девочки, хотя хозяин был убеждён, что родится мальчик.
К сожалению, носить приходилось прежнее серое платье, зато у меня появилась отороченная беличьим мехом безрукавка, в карманы которой прятала крупные деньги, и муфта, чтобы не мёрзли руки.
Пальто было добротным, не мёрзла, а вот ноги иногда промокали. И дело не в сапогах, а лужах. Но заболеть не давали — сразу по возвращению делали ванночку для ног, растирали их мазью с добавлением молотого перца, надевали шерстяные носки и усаживали перед камином.
На день рождения меня сводили в театр.
Жутко волновалась, даже расплакалась, как ребёнок, но все в один голос утверждали, что ничего не случится. Пришлось выпить стакан воды, чтобы привести чувства в порядок. Пила я много и напоминала хомяка: вечно что-то жевала. Обычно орешки. Даже не знаю, сколько фунтов съела во время беременности, хватило бы засыпать весь дом.
Несмотря на то, животик едва заметный, будто чуть пополнела, меня нарядили в новое платье с завышенной талией. Госпожа отдала золотую цепочку с коралловой подвеской, подходившую к платью.
Увы, без серого лифа и полосы по подолу не обошлось — проклятые правила!
В театре, вопреки опасениям, ничего страшного не произошло. Я ни на минуту не оставалась одна, даже в дамскую комнату сопровождала норина Мирабель (а выходить пришлось раза четыре —
