социальных процессов невозможно, ибо такие попытки не достигают подлинной сути и природы проблем.
Каким могло бы быть решение всех проблем в целом? Конечно, можно было бы просто оставить все эти проблемы на усмотрение левых и леволиберальных политиков, поскольку они связаны с этой ситуацией непосредственно, они хотели такого положения и способствовали ему. Какие решения они предлагали? Каковы их нынешние конкретные представления? Изменяются ведь не только общественные отношения, но вслед за ними и сознание людей, их представления.
Когда Юрген Хабермас, Хайнер Гайсслер и другие говорят не только об угрозе справа, но и называют смертельным врагом консерватизм, они исходят из определенной интерпретации гибели Веймарской демократии. Эту интерпретацию они переносят на понимание современной ситуации. Между тем главной причиной отхода немцев от демократии была тогда в действительности не одержимость идеологией и не то, что большинство их хотело будто бы именно Гитлера.
Истинной же причиной было общее ощущение, что эта демократия более не дееспособна и не может принимать никаких решений. Люди потеряли веру в то, что эта демократия действительно способна решить жизненно важные проблемы нации, от которых зависело само выживание. В начале процесса был не фанатизм, а потеря доверия. Когда демократия утратила дееспособность, она потеряла также и способность к политике. Решающая предпосылка всякой политики состоит между тем в следующем: мы должны знать, что мы хотим. Вопрос о том, до какой степени ФРГ участвует в операциях под командованием или по поручению ООН, вовсе не играет решающей роли в политическом отношении. Это вторичный вопрос, по сути дела, технократического порядка. Единственный вопрос действительно решающего значения состоит в том, хочет ли ФРГ вообще оставаться членом НАТО или нет. И если тогда в ООН будут приниматься решения, касающиеся немецких граждан и солдат, мы должны знать, хотим ли мы, чтобы ФРГ стала членом Совета безопасности, или нет.
Все это не имеет ничего общего с тем, не одержимы ли мы манией величия. Речь идет совершенно о другом: если в ООН принимаются жизненно важные для немцев решения, то наше правительство должно, само собой разумеется, стремиться обрести влияние в тех высших органах, которые принимают такие решения.
Если ФРГ намерена оставаться членом НАТО, то мы должны принимать все вытекающие отсюда обязательства. Если же мы притязаем только на вытекающие из этого членства права, а во всем остальном сводим наш вклад к пацифистским речам и морализированию, то Германия снова окажется в изоляции. Левые и леволиберальные политики вот уже сорок лет заявляют, будто они хотят вывести страну из изоляции. Так что сегодня настоятельно необходимо провести основательные дебаты по поводу того, хочет ли ФРГ оставаться членом НАТО или нет.
Дебаты на эту тему дело не простое. Естественно, нам трудно объяснить какому-нибудь молодому солдату или его матери, почему он должен рисковать своей жизнью в какой-то точке земного шара и операции, которая с точки зрения его собственных жизненных целей может рассматриваться и как бессмысленная. Недавно речь шла о Сомали, а завтра это будет, быть может, Шри Ланка. Нам надо найти ответ на такие вопросы.
Если американцы, англичане и французы готовы принимать подобные решения, то делают они это потому, что являются членами ООН и видят в этом членстве выражение своих политических интересов, как ближайших, так и долговременных. Американцы осуществляют свою интервенцию, как мы знаем, прежде всего там, где речь идет об их коренных интересах. Насколько могла бы Германия защищать свои интересы, не будучи членом ООН и не оказавшись из-за отрыва от ООН в изоляции?
Я не хочу входить в обсуждение вопроса, приемлем ли был бы такой путь вообще или нет. Ратую я за то, чтобы вопросы столь существенного значения, от которых зависит наше существование, дискутировались и по ним принимались бы решения. Пустыми морализаторскими призывами относительно побочных вопросов проблемы не решить.
Столь же мало смысла было бы рассуждать о политическом объединении Европы, не продискутировав вопрос, какие цели мы преследуем и как представляем себе эту Европу. Некоторое время тому назад Эдмунд Штойбер, глава правительства Баварии, написал письмо федеральному канцлеру о том, что он не хотел бы больше участвовать в проведении нынешней европейской политики ФРГ, ориентированной на маастрихтский договор, а хотел бы бороться за Европу наций.
Вероятно, 60-70 процентов немцев точно также были бы за Европу наций, или, как говорил де Голль, 'Европу отечеств', а не за нынешнюю политику в духе Маастрихта. Если союз христианских партий ХДС/ХСС и дальше будет продолжать столь же одержимо этот курс, партия рано или поздно потерпит такое поражение, от которого она уже более не оправится.
Ясно во всяком случае то, что упразднение наций в структуре 'наднациональной' Европы представляет собой такой проект, относительно которого в демократическом обществе должен принимать решение сам народ. Это совершенно нестерпимо для демократии, если народ не располагает правом участия в принятии решений, касающихся частичной или полной ликвидации его суверенитета. Я не хочу предлагать в этом вопросе сразу какое-то конкретное решение. Мне хотелось бы лишь установить, что партии, не понимающие этой ситуации, подрывают демократию. Именно они скорее разлагают демократию, нежели так называемые новые демократические партии, выразившие разочарование избирателей старыми партиями.
Речь идет сегодня о том, чтобы руководители партий показали пример, проявили чувство разума и вернулись к демократии. Иначе завтра снова появятся в ходу квази- фашистские и неототалитарные решения. Формирующиеся сегодня неофашистские группки по численности своей еще совершенно незначительны, но все большие движения нашего века начинали с таких вот малочисленных групп. Малочисленность подобных групп и наличие в их составе безумцев отнюдь не означает, что они не могут стать в дальнейшем значительной силой.
Появилась новая 'альтернатива' либерализму, а именно - фашизм. Это видно после распада коммунистической системы во многих странах и в частности среди государств, образовавшихся в пространстве бывшего Советского Союза. Если развитие событий пойдет и дальше таким же образом как ныне, то завтра нельзя исключать возникновения своего рода фашистской военной диктатуры на основе союза бывших коммунистов с националистами.
Во Франции намечается сближение левых и правых интеллектуалов в духе Эрнста Никиша, представлявшего в 20-е годы в Германии некоего рода национал-большевизм. Речь идет о попытках создания нового блока между левыми и правыми, поскольку позиции и тех, и других существенно совпадают в критике декаданса современного общества.
Все более ослабляемый кризисом либерализм противостоит в одиночку новым тоталитарным угрозам, которые возрастают. Единственную альтернативу мог бы представить в такой ситуации современный, просвещенный и самокритичный консерватизм, наделенный ясным самосознанием. Мы должны быть в состоянии создать такой консерватизм.
Если мы не сформируем эту силу, тогда в нынешней ситуации единственной альтернативой либеральной идеологии останутся лишь новые правые и, быть может, новый фашизм. Кто не хочет такого развития событий, тот должен выступить на стороне просвещенного консерватизма, способного к обновлению и отвечающего новым историческим требованиям. В конечном счете и либерализм в своих же собственных интересах должен был бы выступать за появление такого консерватизма.
Новый консерватизм не должен повторять ошибок консерваторов двадцатых годов, а именно вырождаться в слепой антилиберализм. Современное общество без либерализма вообще нежизнеспособно. Без обращения к приватной и личной инициативе, без открытости общественных процессов невозможно извлечение уроков из совершенных ошибок, тогда современное общество не может выжить. Если мы хотим извлечь уроки из опыта консервативной революции 20-х годов, значит, новый консерватизм должен пересмотреть прежнее резко отрицательное отношение к либерализму. Никто из нас не смог бы дня прожить без свобод, гарантировать которые берется только либерализм.
