деле. Ты становился крутым, даже если в реальности таким и не был».
Однако, став подростком, Стив начал слегка выделяться среди ровесников своей эксцентричностью. Например, мог спокойно заявиться в гости к другу в тапочках — вероятно, забывал переобуться из-за огромного количества мыслей, роившихся в голове.
Ему нередко доводилось чувствовать себя изгоем, но с ранних лет он научился об этом помалкивать. «Некоторые мысли я предпочитал держать при себе. Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-нибудь о них узнал. Мне казалось, если другие догадаются, что я на самом деле думаю о некоторых вещах, я как будто потеряю часть себя. Не то чтобы я стыдился своих мыслей — скорее не желал никого посвящать, пока сам не разберусь».
Стив выяснил, что единственный способ этого добиться — записать свои мысли.
В 1959 году Дэвид где-то раздобыл старый мимеограф, и братья решили издавать местный информационный вестник. По цене пять центов за экземпляр они создавали и распространяли «Листок Дэйва» среди соседей по Западному Дарему. Дэйв отвечал за местные новости, а Стив писал рецензии на любимые телешоу и фильмы, а также короткие рассказы. Соседям понравилось их начинание, многие покупали сразу по несколько экземпляров, однако через пару месяцев интерес Дэйва к вестнику угас.
Стив не стал горевать, ведь теперь он мог уделять больше времени сочинительству собственных рассказов и чтению книг. В Западном Дареме Стив начал подолгу прогуливаться после обеда, уткнувшись носом в книгу, — привычка, которую он сохранит на всю жизнь. И Рут, и Дэвид разделяли его любовь к чтению — нередко можно было увидеть всех троих сидящими за обеденным столом, каждый со своей книжкой, — но Стив проглатывал больше литературы, чем мать и брат, вместе взятые. Он терялся в этом обилии сюжетов и одновременно начинал подмечать, как разные авторы рассказывают свои истории, как писатель создает напряжение и заставляет его, Стива, сопереживать — или не сопереживать — персонажам. Из каждой прочитанной книги он узнавал что-то новое, а ему все было мало.
И писал он теперь почти столько же, сколько читал. Каждую свободную минуту, когда не был в школе и не помогал матери по дому, он проводил за книгой или за написанием рассказов.
Когда Рут купила сыну огромную подержанную печатную машинку «ундервуд» за тридцать пять долларов, он решил, что теперь у него есть все необходимое для начала писательской карьеры, и стал предлагать свои рассказы в дешевые детективные и фантастические журналы, которыми много лет зачитывался. Он писал после занятий и в выходные и редко покидал свою спальню на чердаке во время летних каникул. «Все лето я проводил наверху, в одних трусах, вкалывая до седьмого пота». Стив так много писал, что у машинки сломалась буква «М» и пришлось дописывать отсутствующие буквы от руки на каждой странице рукописи.
Чем больше он писал, тем лучше себя чувствовал. Он нашел способ справляться с образами и мыслями, которые, как он считал, не поняли бы ни в его семье, ни в обществе. Его рассказы изобиловали кровавыми сценами насилия и жестокости — как и рассказы, которые он любил читать, — но писать их, выплескивать на бумагу жестокие порывы было лучше, чем копить в себе.
«Ребенком Стивен Кинг видел и пережил слишком многое для своего возраста, — говорит Джордж Бем, автор нескольких книг о Кинге и его творчестве. — Представьте себе чувствительного ребенка: дети не умеют редактировать, фильтровать, окидывать критическим взглядом происходящее вокруг. Я бы сказал, эти образы столь ярко проявились в его прозе, потому что ребенком он не имел возможности их отфильтровать. Он просто впитывал как губка, и это глубоко его затронуло».
Друг детства Крис Челси считает, что чувство обособленности оказало не меньшее влияние на творчество Кинга, чем увиденные фильмы, прочитанные книги и нередко возникавшие жестокие желания. «Мать работала, а старший брат гулял с друзьями, поэтому Стив много времени проводил в одиночестве. В этом отношении он стоял как бы особняком, в стороне от других ребят».
Даже в четырнадцать лет, едва начав высылать свои рассказы в современные журналы, Стив был совершенно спокоен за свое писательское будущее и уверен в успехе. Они с Челси устраивались у него в спальне, читали, писали и курили. За машинку садились по очереди: один читал книгу, второй набивал страницу-другую. Как-то раз, вспоминает Челси, когда подошла его очередь сменить Стива за пишущей машинкой, тот взглянул на него, дымя свисающей из уголка рта сигаретой, и заявил: «Знаешь, что я сделаю, когда сорву свой первый куш, Крис? Куплю себе классный большой „кадиллак“!» С этими словами Стив рассмеялся, прикурил еще одну сигарету и повернулся обратно к машинке, хотя была очередь Криса.
Стив встретил в Дареме родственника, который напомнил ему, как тот часами сидел, завороженный бабулей Спански, но если бабушка пленяла малыша Стива своим сходством со сказочной ведьмой, то истории дяди Клейтона буквально его гипнотизировали. «Одним из лучших рассказчиков в те дни был мой дядя Клейтон, чудесный старик с душой большого ребенка, он сохранил детскую способность удивляться. Бывало, заломит охотничью шляпу над гривой белых волос, скатает самокрутку желтыми, в печеночных пятнах пальцами, закурит, чиркнув спичкой о подошву ботинка, и примется за рассказ. Рассказывал он замечательные истории не только о привидениях, но и местные предания и всевозможные семейные пересуды, байки „за жизнь“, подвиги Пола Баньяна[2] — да он нам рассказывал обо всем на свете! Я, затаив дыхание, слушал, как он говорит — неспешно, с нарочитой медлительностью растягивая слова, — и будто бы переносился в другой мир».
Дядя Клейтон, который, как оказалось, и родственником-то не был — так, друг семьи, — обладал и другими талантами, поразившими Стива до глубины души. Старик мог проследить путь пчелы от цветка до самого улья — навык под названием «отслеживание» — и умел определять место, где рыть колодец, при помощи «волшебной лозы» — вилки из ивовых прутьев, указывающей на присутствие воды.
Стив уже тогда начал брать на заметку истории, услышанные от своих необычных чудаковатых родственников. Он знал, что в один прекрасный день они могут ему пригодиться.
Писательство помогло Стиву не только примириться с постоянными переездами и бедностью, омрачавшими его детство, но и ответить на вопрос, кто он и чего хочет от жизни, — юный писатель учился использовать свой дар для самоопределения. К тому времени как Стиву исполнилось четырнадцать, он успел накрепко усвоить для себя некоторые ключевые факты: писательство позволяло забыть о физических и эмоциональных неудобствах, и более того — кто-то был даже готов платить за это деньги. Да, пускай пока речь шла о его собственной матери — но ведь надо же с чего-то начинать! Между писательством и финансовой независимостью определенно существовала связь. И еще Стив уяснил, что, судя по очередям в кинотеатрах и популярности книг с историями-страшилками, он не одинок — другим людям тоже нравится, когда их пугают.
Сельский Мэн изобиловал историями, и смерть царила повсюду. Итак, основное направление творческого и жизненного пути Стивена Кинга было определено.
2
Опусти голову — и вперед!
Хотя Рут считала, что ее младший сын чересчур увлечен фильмами ужасов и книгами в этом жанре, сама она не отказывала себе в удовольствии посмотреть по-настоящему страшное кино или прочитать рассказ, от которого кровь стыла в жилах. Однако она с презрением относилась к «концовке в духе Альфреда Хичкока», как она это называла: когда режиссер вовлекал зрителя в жизни персонажей на голубом экране, а затем намеренно выбирал туманную и обескураживающую концовку. Юный писатель взял мнение матери на заметку.
Как-то раз Стив спросил у матери, доводилось ли ей видеть покойников. Она кивнула, а затем рассказала ему две истории.
В первый раз она стояла у входа в отель «Греймор» в Портленде: какой-то матрос спрыгнул с крыши, с высоты двенадцатого этажа. «Он упал на мостовую, и кровь брызнула во все стороны».
В другой раз это случилось в Скарборо, Рут была еще подростком. Однажды, придя на пляж, она заметила на берегу столпившихся людей и несколько лодок, которые пытались выйти в море. Оказалось,
