Месть еврея

—   Совесть шепчет мне, что волей или неволей, а я обагрил свои руки убийством,— прошептал князь.

—  Бог знает твое сердце и знает, что ты был самым нежным отцом Амедею, несмотря на его сходство с Мейером. Но и из этого ужасного несчастья Провидение выделило добро; я вполне оправдана, ничто теперь не поколеблет твоей веры в меня, и нас ждет будущность, полная мира и любви.

—  Валерия, дорогая моя, укор совести, что я не­справедливо обвинял тебя, внушил мне снисхождение к Мейеру; он достаточно наказан, и мы примирились. Ты тоже постарайся простить ему.

—  Я уже простила, Рауль, я сейчас видела его. Он проходил здесь и, подойдя ко мне, просил прощения, и я простила, так как прочла на его лице душевную муку. Он коротко сказал мне, что вы примирились, но ты расскажи мне все подробности.

Рауль передал ей свой разговор с банкиром и сооб­щил о своем решении.

—   Что ты говоришь? — воскликнула Валерия.— Ты отказываешься от нашего ребенка? Он останется у Мейера и никогда не узнает, кто мы ему?

—  Мы вынуждены поступить так в ограждение че­сти твоего отца и Рудольфа. Чтобы потребовать Эгона и законно усыновить его, надо начать процесс, который вызвал бы скандал и погубил бы Мейера. Можешь ли ты этого желать? Как ни виновен банкир, но он уже достаточно наказан тем, что ему некого любить и вос­питывать, кроме детей своего соперника. Эгон, говорят, привязан всем сердцем к человеку, которого считает своим отцом, а мы, которых он никогда не видел, не имеем для него никакого значения. Зачем же вносить смуту в сердце ребенка? Он слишком мал, чтобы по­нять причины всех этих событий нашей жизни, а вме­сте с тем уж слишком развит, чтобы нести их послед­ствия, не размышляя. Будет ли он счастлив от этой перемены? Не будет ли он томиться, будучи удален от того, к кому привык и на которого смотрит, как на отца? Это важные и трудные для ребенка вопросы. По­верь мне, лучше преклониться перед велением судьбы и искать счастья лишь в нашем Рауле. Этот ребенок — плод нашей любви.

Валерия ничего не ответила. Положив голову на грудь мужа, она оплакивала эту последнюю приноси­мую ею жертву фамильной чести.

Трагическое событие, поразившее семейство князя Орохая, взволновало весь Пешт. Никто не сомневался в ужасной истине, и все искренне жалели несчастного отца, которого роковая случайность сделала убийцей своего собственного сына, а потому все выдающиеся и известные горожане приезжали выразить свои сожале­ния и сопровождать погребальную процессию князя Амедея Орохая в родовой склеп. Густая толпа напол­нила улицы; все глаза с участием устремлялись на шед­шего за гробом смертельно бледного князя и убитую горем красивую молодую жену, опиравшуюся на его руку. Расстроенный и убитый, Вельден стоял в малом садике своего дома и из-за опущенных занавесей смотрел на запруженную любопытной толпой улицу. Когда погре­бальное пение возвестило о приближении шествия, нерв­ная дрожь пробежала по его телу, он судорожно ухва­тился за бархатную портьеру, а глаза тоскливо гляде­ли на маленький, тонувший в цветах гробик, уносив­ший в могилу его отвергнутого сына. Он не видел, что гувернантка, желавшая поглазеть на пышные похоро­ны, собравшие лучшее общество города, вывела на бал­кон детей, и Эгон с Виолой, стоя на стульях, с любо­пытством глядели на процессию.

Случайность или воспоминание заставили Валерию поднять голову, когда она проходила мимо дома бан­кира, взгляд ее обежал анфиладу окон, остановился на двух русых головках, видневшихся наверху.

— Рауль,— прошептала она, сжимая руку своего мужа,— взгляни, на этом балконе наш ребенок — твой живой портрет!

Князь поднял голову, с грустью взглянул на пре­лестного мальчика, на свое утраченное сокровище, а затем отвернулся с глубоким вздохом.

IX

Прошло месяца два после смерти маленького Аме­дея. Тотчас же после похорон Рауль взял шестимесяч­ный отпуск и поселился со своей семьей на вилле зятя. Этого потребовали Рудольф и Антуанетта, убежденные, что их участие и дружба необходимы несчастным моло­дым супругам в эти тяжелые дни.

Нравственное потрясение, вынесенное князем, явно оставило более глубокие следы, чем можно было пред­полагать. Им овладели глухая тревога и лихорадочная нервность, и никакое занятие не в состоянии было его развлечь. Он задумывался и искал одиночества и уеди­нения.

Валерия с братом употребляли все усилия, чтобы рас­сеять эту вредную для здоровья задумчивость, но все старания их оставались пока напрасными. Наконец, Ру­дольфу, знавшему любовь князя к конному спорту, уда­лось заставить его приобрести новых лошадей и само­му заняться их выездкой. Это, отчасти, привело его в нормальное состояние.

Банкир тоже поселился с детьми в Рюденгорфе, но вел тихую и уединенную жизнь. Его видели всего раз или два, а обоюдные поклоны только свидетельствовали о добрых соседских отношениях.

В одно прекрасное июльское утро Рауль велел зало­жить в маленький шарабан новую пару и поехал на обычную прогулку в уединенной местности. Ему хоте­лось еще раз попробовать свою покупку, прежде чем подарить Валерии. Князь был довольно далеко от дома и хотел повернуть назад, как вдруг из придорожной ка­навы поднялся нищий в лохмотьях. Несчастный был, должно быть, глухонемой, потому что, махая шапкой, с какими-то бессвязными странными криками бросился к экипажу. Но лошади испугались его криков, разма­хивания и развевающихся лохмотьев, кинулись в сто­рону пашни и понесли по полю.

Рассеянный, по обыкновению, и захваченный, кроме то­го, врасплох, Рауль выпустил одну из вожжей и не мог ее поймать. Положение его было отчаянное, потому что по­следняя вожжа порвалась, и он рисковал вылететь из лег­кого экипажа, который ежесекундно мог сломаться. Меж­ду тем понесшие лошади стрелой неслись прямо к большо­му озеру близ Рюденгорфа, широкая серебристая поверх­ность которого уже виднелась из-за деревьев. Берега с этой стороны были круты, и падение с такой высоты гро­зило неизбежной смертью. Рауль должен был решиться, если ничто не остановит лошадей, прыгнуть с шарабана.

Пользуясь свежестью утра, Вельден вышел прогу­ляться пешком и в раздумье шел тенистой тропинкой, окаймляющей озеро. Он любил эту местность и часто посещал островок, где провел лучшие минуты своей жиз­ни. Вдруг внимание его было привлечено глухим шумом колес и испуганными криками. Обернувшись, он увидел полуразбитый шарабан, с которым пара взмыленных ло­шадей неслась прямо к озеру, а в шарабане стоял че­ловек в военной форме, очевидно, выжидавший наиболее благоприятного момента для отчаянного прыжка. Гуго с первого же взгляда узнал князя и тотчас же вспом­нил свой последний разговор с Валерией. Не обещал ли он ей оберегать ее счастье, хотя бы ценой своей собствен­ ной жизни? Теперь ее мужу угрожала смертельная опасность. Не должен ли он был счесть своей обязан­ ностью попытаться спасти его, жертвуя своей собствен­ной жизнью, которая, впрочем, была ему в тягость?

Не размышляя долее, он бросился навстречу коням. Своей шляпой ударил одну из лошадей, а другой уце­пился за гриву. Испуганные неожиданностью, лошади стали на дыбы и бросились назад, причем одна из них упала и опрокинула кабриолет, а выброшенный из экипажа Рауль без чувств упал на шоссе. В тот же миг лошадь ударила банкира по голове и сшибла его с ног. Он хотел подняться, но, потеряв равновесие, скатился в ров. Сбежались крестьяне, издали видевшие катастрофу, отпрягли лошадей и подняли раненых. Рауль первый пришел в себя, но он чувствовал какую-то странную внутреннюю боль, и кровь пошла горлом. Особенно изу­мился он, когда в своем спасителе узнал прежнего врага и соперника. Он велел крестьянам отнести домой бан­кира, не подававшего признаков жизни, а для себя по­просил из Рюденгорфа карету.

Можно было себе представить испуг Валерии и Ан­туанетты, когда Рауля, снова лишившегося чувств и об­литого кровью, вынули из кареты.

Тотчас были посланы верховые в Пешт за Рудоль­фом и за докторами.

После внимательного осмотра доктора объявили Ру­дольфу, что если подтвердится подозреваемое внутрен­нее повреждение, то жизнь князя в опасности.

Убитая, истерзанная волнениями Валерия день и ночь ходила за мужем, любовь ее сказывалась в