отстроили себе жилфонд, в старину это поселение назвали бы «слобода». Водитель, имя которого, как потом оказалось, состояло, собственно, из его фамилии Лаптюшин, нещадно дымил папиросиной. Когда тронулись в путь, стало понятно, почему он разговаривал всегда «ором». Чтобы в кабине было тепло, была проделана дыра в моторный отсек. Из этой дыры при увеличении оборотов дизеля веяло жарой и страшным шумом. Всем повезло, что дизель был новый, и с клапанных люков не тянуло отработанным маслом. Только выхлопными газами попахивало.
Село Красное оказалось недалеко, но дальше, чем посёлок «Искатели», где путешественники затарились спиртом. Спирт продавался не в магазине, а через прорубленное окошечко с бока здания. Стоил он шесть рублей пятьдесят четыре копейки за пол-литровую бутылку. Взяли по три бутылки каждый. Раф спросил:
— Может, взять больше?
Но Корней сказал:
— Не, хватит, будет в самый раз!
Когда Корней наклонялся к окошечку, то Раф заметил, что под волной свисающих волос у него отсутствует ухо. Он подумал: «Может, отморозил и ампутировали?» Спрашивать постеснялся. Когда залезли в кабину машины, Раф присмотрелся и увидел, что второго уха у Корнея тоже не было! Тогда он уже подумал: «Наверное, на зоне отрезали, как лицо бритвой режут за приписку себе не соответствующего воровского чина!»
Красное имело «притяжание» к городу. Даром что ли «Нарьян» по-ненецки значит — красный. «КрАЗ», на котором ехали, был с ведущим передком, за это он в народе был прозван «Лаптёжник». Дорога до Села была после метели, которые здесь каждый вечер, это в перерывах между буранами. «Лаптёжник» шёл ходко, трассу дороги водила угадывал по вешкам. Эти прутики заботливо воткнула дорожная служба. Очевидно, на этом их миссия закончилась… Зато не было мотоциклистов. Мотоциклисты — это самое большое удивление Рафа, когда они только отъехали от аэропорта. Многие жители Нарьян-Мара разъезжают на этих колесницах, причём с жёнами, по магазинам и другим делам, прямо по заснеженным дорогам города. Все мотоциклы, обязательно «Уралы» с коляской, причём задние колёса у всех мотоциклов самодельные! Эта зимняя езда по морозу на мотоциклах — отличительная, фирменная метка города Нарьян-Мар.
Вскоре подъехали к большой избе на краю села. У входа в дом стояли аж две лодки, вытащенные на зиму из Печоры. Из избы вышел небольшой мужичок, очевидно, на рёв «КрАЗа». Вскоре все оказались в горнице, за одним столом. Все перезнакомились. Хозяина звали Вася. Причём он представился полным именем, как на допросе: «Василий Иванович Коданёв!» Спирт сразу выставили весь на стол. «Это на Севере обычай такой!» — объяснил Корней, — «А то, бывает, в какой компании, некоторые несознательные собутыльники ныкать поллитровки начинают. Потом поутру не найдёшь. А здесь — всё прозрачно: актив на столе, а выпитое — под стол!»
Хозяин чистил в тазу рыбу. Чистил не как, на материке: с солёной рыбы шкуру не снимают, — а счищал чешую крепкими ногтями. Нарезали хлеб и стали ужинать. Хозяин пытался украсить стол какими-то консервами, очевидно привезёнными предыдущими гостями, но Корней остановил его:
— Кончай, Вася, херню разводить! Мы этой изжоги наелись вперёд, внукам хватит!
Потекла мужская беседа. Говорили, конечно, про работу и пили неразведенный спирт. Вася хозяин, правда, себе разводил. По этому поводу Лаптюшин кричал через раз:
— Как ты его пьёшь разведенный, он же от смешения с водой становится горячим?!
— А у меня горло болит, мне и надо тёпленькое!
— Ты это брось, — уверял его Корней, — что спирт, что водку можно пить ледяной! И ничего не будет!
Первый не выдержал Корней, когда открыли третью бутылку, он уже упал головой на стол, лбом в рыбьи головы. Лаптюшин прокомментировал:
— Всё, скапустился начальник!
Корнея за руки, волоком, уронив скамью, утащили на лежанку. Волосы его откинулись и обнажили дырки в голове вместо ушей. Раф, сделав вид, что только заметил такой парадокс, спросил Лаптюшина:
— Наверное, на зоне отрезали?
— Да ты что?! Он на зоне никогда и не был! — и подозрительно спросил Рафа, — а чё, он цинковал, что чалился на зоне?
Это был большой грех, по понятиям, что если не сидел по приговору, нельзя себе приписывать такие подвиги. Хотя Корнею рисковать уже было нечем — ушей не было. Раф внес конструктивную идею:
— А что, — сказал он, — в Институте красоты, за деньги, уши можно новые пришить, допустим, от усопшего!
— Бесполезно! — как отрезал Лаптюшин.
— Это почему же? — полез в пьяный спор Раф.
— Я тебе расскажу на примере. Сидел у нас на зоне один кавказец. У него была дочка, бл…довитая — страшно! Ну, пришла пора её замуж выдавать. Он за пять тысяч рублей вшил ей целку, у хитрого врача.
В разговор вмешался Вася:
— Это сколько же бутылок спирта, или того страшнее — водки, можно купить за пять тысяч?
Все стали переводить пять тысяч в бутылки, ужасно путаясь с нулями. Лаптюшин продолжил рассказ на тему «случай на зоне». Впрочем, большинство рассказов в этих местах начиналось так: «А вот у нас на зоне…»
— Ну, значит, — Лаптюшин выпил полстакана и понюхал хлеб, — эта коза, с новой целкой, опять взбл…днула, не утерпела до свадьбы, а батя её и задушил. Раскрутился на червонец и чалился у нас на Чиниворике. Вот так и Корней. Пришьёт лопухи, а его «за метлу» припутают и опять отрежут. Плакали филки!
— Это буват! — подытожил Вася. Он все истории этой фразой подчеркивал. Вроде, как конец абзаца.
Раф прокомментировал по своему:
— Беда русских людей в максимализме! — он хотел намекнуть, что не стоит пить далее спирт, не повторять падение Корнея.
Но Лаптюшин вскинулся и прокричал:
— Каких русских! Я же говорю, кавказец он был!
Раф по обыкновению на буровой себе полемики не позволял, а тут вдруг грянул речь. Выпитый спирт выключил весь контроль:
— Национальность нельзя даже определить по генотипу. Расу, может быть, и можно!
Собеседники из его фразы ничего не поняли и подумали: «Заговаривается спьяну!»
Лаптюшин по пьяному упрямо повторял:
— Ну, не скажи! Нас, русских, сразу видно!
— А где они, русские? Ну, были полтора тысячелетия назад: Русичи, Кривичи, Вятичи и другие. Так где ты сейчас найдёшь, кто от Русичей произошёл? Вот те — они будут Русские? Или ещё говорят, что от скифов мы произошли. А единственные осколки скифов — это осетины. Так что, выходит, осетины — это самые русские из русских? Все мы, получается, русские! Вон возьми Вася, он коми, я — Раф. А ты кто?
— Я мордвин!
Раф сразу смекнул, что мордвины драчливые спьяну, поэтому он стал обнимать собутыльников и кричать:
— Так русские мы, братья все!
Особенно обрадовался Вася. Он подскочил к зеркалу, тускло мерцавшему на комоде довоенного толка, и стал щебетать:
— Вот. Я сам коми, а лицо у меня, как у русского! Правда, ведь?
За это выпили, за Русский народ. Лаптюшин стал бить себя кулаком в грудь и орать:
— Нет крепше русской стали!!!
Раф это воспринял как сигнал, раз уже себя в грудь бьёт кулаком, это значит, разогревается, скоро
