НА ПУТИ К СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ: Очерки экспериментальной эволюции

«стремиться» — это опять же подвергаться риску запустить старый процесс, использовать механику для борьбы с механикой, использовать правую руку для господства над левой. И, более того, мы даже не знаем ни что надо искать, ни что надо находить! Если изначально у нас есть «идея», то мы и пойдем только в направлении этой идеи, уподобляясь доктору, который запирает себя (и больного) в собственный диагноз: мы заранее возводим стены, ставим ловушку для того, что невозможно поймать — «это» либо дается, либо не дается, на этом все. Искатель (возможно, его следовало бы назвать стремящимся родиться) не занят тем, чтобы остановить механику: он занят только своим огнем. Он разжигает свой огонь. Он сосредоточен на этой нужде в своих глубинах, на этом остром зове существа посреди великого дрейфа, на этой почти болезненной жажде в пустыне вещей и проходящих существ и этих дней, которые кружатся так, как если бы их не было. И его огонь жжет, он растет. И чем больше он растет, тем больше он съедает механику, растворяет облака, тщетные мысли, расчищает внутри и вокруг. Это рождение маленького прояснения. Это начало ясного маленького течения, которое, как кажется, вибрирует за его головой, жмет ему на затылок, иногда даже сильно давит — затем он учиться не мешать ему течь через него, не блокировать путь сопротивлением, делать себя гибким, пористым. Он позволяет этому потоку наполнять себя, этой маленькой ясной вибрации, которая продолжается и продолжается и, как кажется, течет непрерывно, как маленькая глухая песня, которая его сопровождает, как ритм, который поднимается и течет без конца, как два легких птичьих крыла, которые бьются в своей сокровенной синеве и поддерживают его везде и делают нечто вроде сладости спокойного видения, как если бы жизнь отодвигалась, расширялась, погружалась в ясную бесконечность, где вибрирует только этот ритм, только этот сладкий, легкий и прозрачный такт. И все начинает становиться необычайно простым.

Изнутри этого молчания — молчания, которое не является пустым, не является отсутствием звуков, не является вялостью холодной белизны, а является гладкой ширью открытого моря, вершиной сладости, которая наполняет его и которой не требуются ни слова, ни мысли, ни понимание: это непосредственное понимание, охват всего, абсолютное здесь и сейчас, и чего же не хватает? — искатель, рождающийся, начинает видеть ментальную игру. И, прежде всего, он видит, что эта тысяча и одна мыслей, серых и голубых, или более легких, в действительности не выходят ни из какого мозга, что они плывут в воздухе, если можно так сказать, что это потоки, вибрации, которые переводятся мыслью в наших головах, как только мы их схватили, как волны переводятся в музыку, в слова или в образы на наших телеэкранах, и что все перемещается, движется, порхает на разных уровнях, и повсеместно течет над нашими пестрыми маленькими границами: выражается по–английски, по–французски, по–русски; окрашивается в желтый цвет, черный или голубой в зависимости от высоты нашей антенны; они ритмичны, прерывисты или раздроблены в пудру микроскопических мыслей согласно уровню нашего восприятия; они благозвучные, скрипящие или беспорядочные, следуя нашей ясности или нашему усложнению. И он, искатель, слушатель, не пытается «переключать каналы», манипулировать кнопками механики, чтобы обладать тем или этим — он настроен на бесконечность, он повернут к маленькому пламени в центре, такому сладкому, такому полному, без желаний и предпочтений. Ему нужно только одно: чтобы это пламя горело и горело, чтобы этот поток тек и тек в своей ясности, без слов, без ментального смысла, и однако наполненным смыслом и всем смыслом, как если бы это был сам источник смысла. Затем, иногда, без того, чтобы он помышлял об этом или хотел этого, нечто поражает его: маленькая вибрация, маленькая нота, которая падает на его спокойные воды и которая вырисовывает всю цепочку волн. И если он немного наклонится, чтобы видеть, если он склонится к этому завихрению (или к этой легкой ноте, к этой взывающей точке, этому клочку в пространстве своего существа), то рождается мысль, чувство, образ, ощущение — как если бы не было границы между тем или другим миром передачи: это просто нечто, что вибрирует, более или менее ясный ритм, более или менее чистый свет, зажегшийся в нем, тень, тяжесть, недомогание, иногда это маленькая ракета, сверкающая, танцующая, легкая, как солнечная пудра на море, цветение нежности, мимолетная улыбка — иногда это великий степенный ритм, который, как кажется, поднимается из глубины веков, грандиозный, мучительный, вечный, и рождает единственную священную песнь мира. Это течет само по себе; не надо ни думать, ни хотеть этого, надо только быть и быть еще, и гореть в унисон с единственным маленьким пламенем, которое подобно самому огню мира. И когда это необходимо, только на секунду, маленькая нота стучится в его форточку, и это в точности верная мысль, импульс к желаемому действию, поворот направо или налево, который открывает неожиданную тропу и всю цепочку ответов и новых пересечений. Тогда искатель, пылающий, сокровенно понимает ведический призыв, которому уже пять или шесть тысяч лет: «О, Огонь, пусть в нас будет порождена верная мысль, идущая от Тебя»[27].

Но ложные мысли — это тоже удивительный источник открытий. И, по правде говоря, искатель все больше и больше осознает, что это деление лишено смысла: что, в конечном счете, не для нашего блага? что всегда не оборачивается еще большим добром? ложные пути составляют часть верного пути и подготавливают более широкий путь, более полное видение нашего неделимого достояния. Единственная ложность — не видеть, это большие темные пятна terra incognita на наших ограниченных картах. И мы сами ограничиваем свои карты. Мы приписывали эти мысли, эти чувства, эти реакции, эти желания маленькой Волге, которая течет по нашим землям, нашей Луаре, хорошо укрепленной и защищенной крепостями, и, действительно, они взяли за привычку течь этими руслами, низвергаться водопадами здесь или там, бурлить немного дальше или расстилаться в илистых местах. Это очень старая привычка, которая началась даже не с нас и не с обезьян, или же она уходит корнями в наши школьные годы, к нашим родителям или ко вчерашней газете. Мы прокладывали пути, и поток тек по ним — он упрямо им следовал. Но для демеханизированного искателя излучины реки и точки прорыва вод начинают становиться более видимыми. Он начинает различать в своем существе различные уровни, различные центры потоков, и когда проток проходит через солнечное сплетение или горло, то и реакции или последствия разные; но, в особенности, он с изумлением открывает, что это всегда один и тот же поток — вверху, внизу, слева или справа — и то, что мы называли «мыслью» или «желанием», «волей», «эмоцией» — это проникновение одной и той же вещи, которая не является ни мыслью, ни желанием, ни волей, ни чем–то подобным, а струйкой, капелькой, водопадом одной и той же сознательной Энергии, которая входит здесь или там, через наши маленькие Луары или мутный Стикс, и порождает катастрофу или поэму, содрогание сороконожки, революцию, евангелию или тщетную мысль на бульваре — мы почти могли бы сказать «по желанию». Все зависит от степени нашей открытости и ее уровня. Но фундаментальный факт состоит в том, что это есть Энергия, то есть, Сила. И в этом, очень просто, совсем просто, заключается грандиозный источник всех возможных изменений в мире. Это как мы пожелаем! Мы можем подключаться к этому источнику здесь или там, сделать гармонию или какофонию; и ничто, ни единое обстоятельство в мире, ни одно роковое событие, ни один так называемый неизбежный закон не может помешать нам повернуть нашу антенну туда или сюда и мгновенно превратить этот бурный и катастрофический поток в ясное и прозрачное течение. Надо только знать, где открываться. И в каждый момент мира и каждую секунду, в любом отвратительном обстоятельстве, в любой тюрьме, где мы оказались запертыми заживо, мы можем, сию минуту, в единственном зове, в единственном просвете мольбы, в единственном истинном взгляде, в единственной вспышке маленького пламеня внутри опрокинуть все наши стены и переродиться снизу доверху. Все возможно. Потому что та Сила есть всевышняя Возможность.

Но если мы верим только в нашу маленькую Волгу или в нашу маленькую Луару, то, очевидно, это безнадежно. А ведь мы страстно верим в добродетель наших старых путей. И в них тоже грандиозная сила — сила привычки. И, что любопытно, они кажутся столь же прочными, как бетон, столь же убедительными, как все старые доводы мира, старые привычки течь в том или ином направлении, столь же неопровержимыми, как яблоко Ньютона, и, все же, для глаза, который начал открываться, они выглядят столь же невещественными, как и облака — одно дуновение, и они рассеиваются. Это ментальная Иллюзия, грандиозная иллюзия, которая ослепляет нас.

*

Для искателя иллюзия разоблачается маленькими дозами, маленьким ускользающими, но повторяющимися касаниями, во всех маленьких переживаниях, которые манят его открыть один глаз и попробовать, в конце концов. Но надо очень часто пытаться, прежде чем найдешь рычаг, надо бесконечно обманываться, следовать старым ошибочным путям, чтобы разоблачить их ложную силу. Как всегда, опыт идет в микроскопической повседневности. И искатель открывает силу мышления. Точнее, он открывает значение энергии, которая переводится через совершенно маленькую и кажущуюся тщетной мысль, которая