у вас, как?
— То же самое, — кивнул я утвердительно.
— И у меня так же, только думал, что это от переживаний, — Звенислав, как всегда, улыбался.
— Ладно, — решение мое было принято еще с самого раннего утра, — сходим и посмотрим. Если вдруг шухер какой, то тихо и без шума, назад вернемся.
Начинало темнеть и резко похолодало, все же конец осени как никак. Переоделись в более теплую одежду, на голову шапку шерстяную вязаную, какие морячки портовые и грузчики таскают, а поверх, плащи утепленные. Вооружились, нам теперь без этого никак. Когда босяцких вожаков гасили, делов таких понаделали, что будь здоров, так что врагов у нас теперь хватает. У моих друзей по два ножа, и у меня так же, один еще из тех, что Одноглазый подарил, а второй, дромский, что раньше у Рыбаря был.
Но и это не все, под плащи, на петли, пристегнули арбалеты, не те коряги, с которыми шакалов гратрийских отбивали, а настоящие произведения искусства, маленькие, удобные, аккуратные. Пусть, нет в них той пробивной силы, которая в больших арбалетах имеется, но зато незаметные, и для наших ночных прогулок, самое то, что нужно. До сих пор с парнями вспоминаем и смеемся, как они нам достались.
Раньше их пять штук на Старой Гавани числилось, а владельцем был один убийца, Шрам, так его звали, кажется. И после его смерти, перешли они к Папаше Бро, но использовать он их не успел, а потом, когда одно из его гнездовий потайных вскрывали, эти арбалеты нашлись. По одному себе забрали Дори Краб и Кривой Руг, а по одному, нам достались, но не просто так. Все честь по чести, подошли мы к Гонзо, трактирному вышибале, мол, давай арбалеты, а он, вот выжига, ни в какую, нет, и все тут. Спорили с ним долго, до тех пор, пока не появилась с кухни Толстуха Марта, маманя этого скопидома, да как даст ему по спине сковородой, тот и сдался. Такой вот случай из развеселой бандитской жизни, хочешь не хочешь, а маму слушать надо.
В город вышли уже в полной темноте, окраина есть окраина, фонарей здесь нет, и только возле какой-нибудь харчевни, для нешибко обеспеченного народа, стоит факел, или просто металлическая жаровня, на которой горит костерок. Но все же, что-то было не так и, даже, те места скопления горожан, которые и в самые лютые морозы собирали вокруг себя людей, были пусты. Где-то дальше, в престижном Белом Городе что-то горело, но такое и раньше случалось, можно было и не обращать внимания, но одна мелкая странность накладывалась на другую и беспокойство наше усиливалось.
Уже неподалеку от площади Умельцев, наткнулись на двоих стражников, лежащих в лужах собственной крови, и это, было уже по настоящему серьезно.
— Гляди, парни, — Курбат указал на одного стражника. — Вроде живой еще.
Действительно, один еще пытался двигаться. Перевернул его с живота на спину, и стало понятно, не жилец. Все кишки наружу, посечены сильно, вонь. С такими ранениями, можно еще какое-то время промучаться, но выжить, нет. Тяжко будет умирать стражник.
— Что происходит? — я наклонился к умирающему стражнику, седоусому справному дядьке, лет под сорок. — Кто вас так?
— Наем-ни-ки, часа два назад, — выдохнул он. — Дво-ря-не, падлы, мятеж подняли, за-аа-мок штурмуют. Помогите, больно мне, горю весь.
— Куда наемники двинулись?
— В ппри-ют, сиротский, что на Кра-сильщи-ков. Де-тей хотят уу-бить. За-чем, не знаю, глу-по. Помогите мне.
Вытащил нож, не тот, что дромский, а второй, подарок пирата. Мгновение помешкал, примериваясь, и ударил старого стражника в висок, там, где кость самая тонкая, и он, только, один раз, резко дернув ногами, мгновенно умер. Не надо ему страдать, пусть человек легко уходит, если его здесь уже не удержать.
— Слышали? — спросил я друзей, вытирая нож о форменную куртку стражника.
— Да, — ответил Звенислав.
— Да, — эхом отозвался Курбат.
— Сейчас бегом к приюту, в ближнем проулке, через который обычно уходили, останавливаемся и осматриваемся. Бегом!
Мы бежали по темным улицам и закоулкам так, как никогда до этого не бегали. Где-то там, впереди, неизвестные нам наемники, по неизвестной нам причине, хотят убить тех, кого мы знали всю нашу жизнь. Выбора у нас не было, хоть как-то, но мы должны были помочь тем, кто остался в приюте. Сплевывая застывшую во рту слюну, остановились только в ближайшем к сиротскому интернату узком проулке.
Выглянули из своего укрытия, тишина и никого вокруг. Приготовили арбалеты, подошли ближе, ни шума, ни гама. Конечно, время уже ночное, но до отбоя время еще есть, хоть кто-то, а должен по двору ходить. Сунулись к забору, где доски подгнившие, нет, не получилось, видимо воспитатели после нашего побега ремонт ограды устроили. Пришлось обходить территорию вдоль забора и к воротам выходить.
Ворот не было, разбитые створки валялись на земле, и когда мы вошли во двор, то застыли в ступоре, когда увидели то, что нам открылось. В свете трех уже прогоравших факелов и одной масляной лампады, подвешенной над домиком воспитателей, было ясно видно, что живых здесь не осталось. Груда тел, все кого мы знали, помнили и любили, лежали вповалку в одной огромной неровной куче. Сколько мы стояли, я не помню, просто не помню, может быть, час, два, три, а может быть пять минут. Боги, скажите, за что такая несправедливость? Почему те, кто не сделал в этой жизни никому и ничего плохого, погибли? Они ведь и не видели в этой жизни ничего, не успели просто, а тут так, раз, и вычеркнуты из книги живых.
Первым, в себя пришел Курбат, подошел к куче тел и начал ее ворошить, скорее всего, искал выживших. Не знаю почему, мы подошли к нему и стали помогать растаскивать тела, которых было много. Факела прогорели, лампа света почти не давала, а мы не прекращали свой труд, в каком-то исступлении переворачивая и откатывая в сторону окровавленные и окоченевшие тела. Лежали все без разбору, сироты и воспитатели, смерть всех уравняла. Порой, по смутному отблеску, изредка выглядывающей из-за туч, луны, можно было кого-то опознать. Вот Года, только у него такие резкие черты лица были, а рядом Бранисава, у нее самая длинная коса в приюте, и следом она, самая красивая из всех девчонок нашего приюта, Сияна. Простите, нас не было рядом, когда вас пришли убивать, мы не смогли, как былинные герои, прискакать на белых конях и спасти вас. Вытаскиваю Углешу, он самый маленький, под ним Данута, худышка, а рядом Малогост, песенник. Мы отомстим за вас, чего бы это нам не стоило, но тот, кто приказал вас убить и сами убийцы, умрут жестоко, очень жестоко, и семьи их, и дети, и отцы, и матери. Всем смерть!
— Есть! — вскрикнул Курбат. — Есть живой!
— Кто? — Звенислав и я, одновременно бросились к горбуну.
— Лука, воспитатель, — Курбат понял, что это не кто-то из наших, и сник.
Луку мы вытащили на свет, под самое крыльцо воспитательского барака, но бесполезно, воспитатель еле дышал, и в сознание не приходил. Если он что и расскажет, то точно, не в ближайшие дни, да и то, если выживет.
— Тянем его в домик, — скомандовал я и, с трудом взвалив массивное тело Луки, мы затянули его внутрь и положили на кровать. Наскоро и грубо перебинтовали его кусками холстины, оторванной тут же от покрывала, да так и оставили.
Вслед за нами, с горящим факелом в руках, вошел Курбат, и с надрывом, сказал:
— По всему двору следы боя и мертвые наемники валяются, воспитатели дрались. Они за наших дрались, понимаете?
— Успокойся, — прикрикнул я. — Думаешь, что нам не тошно? Надо осмотреться и определиться, кто это был и почему так произошло. Найти их надо, Курбат, найти и отомстить за наших.
— Пошли, — буркнул он, и направился во двор.
Из кладовки мы взяли свежие факела, подпалилиих и разбрелись по территории, пытаясь понять, что же здесь произошло. Воспитатели дрались, действительно, и мы, насчитали двенадцать мертвых наемников, причем трое, были добиты своими, следы от мечей, точно такие же, как и на телах приютских. Сплошные вопросы и ни одного ответа. Кто эти наемники? Почему приют? Кем были на самом деле наши воспитатели? Почему тела убитых сброшены в кучу, как будто их пересчитывали? Что происходит в Штангорде? Где городская стража?
— Идите сюда, — раздался крик Звенислава.
Подбежали к нему, но ничего не увидели.
