Почти в одно время с нами возвратился и о. Иван.
— Ну, что, как у тебя? — спрашивает его о. Исаакий.
— Ничего, все благополучно — слава Богу.
— А почему так долго ходил?
— Мука подмокла. Просеял ее, просушил. Жирана видел, — обратился он ко мне, — только далеко — стрелой мчался. А то однажды удивительно было: на поляне у меня жиран пасся, близко — вот, как до кельи. Животное пугливое — прямо-таки удивился я тогда. Выхожу как-то на терраску, смотрю: на поляне жиран. Я стою не двигаюсь. Он ничего: подходит все ближе, ближе… Посмотрит на меня, прислушается — я стою, не шевелясь. Опять ничего — ест себе траву… Долго я на него любовался. Ну, а как шевельнулся я — он в лес, как ветер, и глазом моргнуть не успел.
Вышел из кельи о. Сергий.
— А, о. Иван! Вернулся. Ничего, благополучно? Пойдем стряпать!
— Пойдем, теперь после путешествия хорошо подкрепиться.
— Соус из белых грибов сделаем.
— Да ну! Неушто нашли?
— Нашли! Вот посмотрите, какой соус выйдет!
— А вы пока отдохните, — сказал мне о. Исаакий. Я пошел к себе.
И снова, входя в маленькую комнатку, без стола и стульев, с узенькой койкой, на которой лежал изорванный «кусок» одеяла, а на стене висела картина, изображающая старика и женщину с распущенными волосами, стреляющую в него из лука, — я опять почувствовал странное ощущение, точно я вхожу в «свою» комнату, в которой всегда жил и всегда буду жить…
XVIII. РАЗБОЙНИКИ
Вечером мы опять сидели около кельи и опять разговаривали до поздней ночи.
Но теперь разговор наш был о другом: мне рассказывали о разбойниках.
Разбойники нападали несколько раз и на о. Сергия, и на о. Исаакия. Рассказывали они об этом опять-таки совсем не так, как о. Никифор.
Там «разбойники» окружены были тем же мистическим светом, что и вся личность о. Никифора. Он чувствовал их приближение. Они являлись, как бы орудием бесов, искушавших его. Они были не столько «разбойниками» — сколько «искушением» — одним из внутренних препятствий на пути его спасения.
Здесь подвижники были другие — другие были и разбойники. И о. Исаакий и о. Сергий говорили об них без тени злобы, с удивительно милым добродушием. Почти с юмором. В рассказах этих вместе с тем выражалось много смирения и истинно-христианскаго отношения к злу, — но разбойники их были простые «определенные» люди, внушающие страх тоже не «мистический», а самый простой «общечеловеческий» страх.
У о. Никифора — это бесы в костюме разбойников. Здесь — самые настоящие мингрелы с револьверами, кинжалами и винтовками.
— Один раз он так напугался, что убежал от них, — подсмеивается о. Исаакий над о. Сергием.
— Я не испугался, — говорит о. Сергий, — я думал так лучше будет… О. Исаакий в келье был, а я вон на том конце поляны. Вижу, схватили они его. Как думаю быть? спрячусь думаю: одного-то скорей отпустят. Вот, когда первый раз пришли, верно — испугался… Без привычки! Как схватили они меня, приставили револьвер к груди: «деньги!» — кричат. Я весь дрожу: и руки трясутся, и ноги трясутся — зуб на зуб не попадает — право! И главное, сделать-то с собой ничего не могу. Трясусь и трясусь… Денег, конечно, не было. Перерыли всю келью: даже на подлавку слазили! Сапоги, чашки, ложки, — все начисто взяли… Ушли они — а я все в себя прийти не могу, точно в лихорадке озноб сделался…
— А у вас, о. Иван, бывали разбойники?
— Как же! Один раз пять рублей взяли — да еще чужих! Дали мне эти деньги в монастыре, передать одному брату пустыннику. Передать-то я еще не успел, а они как раз и пожаловали. Первым делом, конечно, деньги! Это у них всегда первое слово. Деньги спрятаны хорошо были. Может быть, и не нашли бы их. Только подумал, подумал я — нет, все равно отдам! Пошел в келью — достал пять рублей и отдал.
— А ты расскажи, о. Сергий, как разбойник тебе сапоги вернул, — сказал о. Исаакий.
О. Сергий засмеялся.
— Да, да — вот какой разбойник хороший попался! Дело так было. Пришли как-то разбойники. Все вооруженные: винтовки, револьверы, кинжалы. Я на молитве стоял. Вывели меня из кельи, а сами начали шарить. Все обыскали. До последней тряпки в мешок к себе поклали. Были у меня сапоги — и те взяли. Осталось только то, что на себе: подрясник, да скуфейка. А нога у меня тогда болела. Я и говорю одному из них:
— Отдай мне сапоги назад.
Взял, завернул вот так и показываю ему ногу:
— Видишь, говорю, нога у меня болит, мне никак без сапог нельзя.
— Хорошо, хорошо, — говорит.
Пошел к мешку, достал сапоги — принес:
— На, говорит, носи!
Уж не знаю, что это с ним сделалось…
— Помните, в Драндском монастыре монах к вам приходил? — обратился ко мне о. Иван.
— Как же, конечно, помню, о. Нафанаил?
— Да, да! Ведь он немного жил у нас: и как раз на разбойников попал.
И почему-то все при этом воспоминании улыбнулись.
О. Исаакий стал рассказывать:
— Были у нас разбойники. Все, что только можно было, забрали и ушли. Мы думаем, надо о. Вениамина предупредить. Поскорей собрались — и чуть ни бегом к нему! Приходим, а они уж там! Раньше нашего пришли: в гостях у о. Вениамина сидят. Крик такой, беда! Деньги давай… Грозятся. И о. Нафанаил тут. На нем золотые очки были. Схватил он эти очки, подает разбойнику:
— Возьми, — говорит, — это самое ценное, что у нас есть.
Не взяли! «Нам, — говорят — очков не надо. Нам деньги надо». Чудаки!
— А то еще вот искушение-то, — покачал головой о. Сергий, — это в первый же раз было, когда я больно напугался-то. Мучили они меня, мучили угрозами своими. И кинжал к горлу приставляли и револьвером грозили, все деньги требовали. Я бы и рад дать, чтобы отпустили поскорей — да денег никаких нет. И вот один пристал:
— Покажи, где товарищи живут!
— Ну, нет, — говорю, — никаких товарищей показывать я вам не стану, — если надо вам, сами ищите!
И ведь вот: не то плохо, что вещи все забирают, а самое это устрашение. Не бьют ничего, — а страхом истерзают всего. Так живешь, думаешь: смерти не боишься. А тут видишь: не хочется еще умирать, страшно… Беда с этими разбойниками. Боже сохрани!
О. Исаакий сказал:
— Я недавно объездчика видел: теперь, — говорит, — разбойники не будут вас трогать — можете не беспокоиться. Не знаю, почему так сказал.
