— А потому — уверенно проговорил о. Иван, — что в Сочинском округе недавно разбойников у пастухов нашли и воспретили им за это на горах пасти скот. Жил там горный инженер, или землемер — не знаю кто. Только, что жил в горах и лес измерял. Разбойники ограбили его и убили. Через некоторое время этих разбойников нашли в горах у пастухов. Теперь казна и не дает пастбища, и негде им скот пасти. Вот они и боятся… Ведь все эти разбойники или сами пастухи, или живут с пастухами.
— Может быть и так, — согласился о. Исаакий.
— А все-таки, — сказал о. Иван, — хорошо и то, что разбойники к нам приходят. Пустыня больше всего тем и хороша, что нигде так не чувствуешь промысел Божий, как здесь. В миру на то надеешься, на другое надеешься — на себя, на знакомых, на деньги, на полицию, на сторожей — решительно на все… А здесь один. И прямо перед Богом. И ни на кого, как на Бога, надеяться не приходится.
— В пустыне жить и трудно, и хорошо, — своим задумчивым тоном сказал о. Исаакий, — сначала кажется, что никакого смысла нет одному жить, на горе, с дикими зверями… а как поживешь подольше, так и видишь, что только тут и открывается настоящий смысл жизни… потому что в Боге он, а не в мирских заботах… Я вот рад, что Господь болезнь посылает… Ближе к концу. Слава тебе Господи.
Стало совсем темно. И опять, как накануне, встал о. Исаакий и сказал:
— Пойдемте, помолимся. А потом отдыхайте. Завтра вам дорога дальняя, надо, как следует отдохнуть. А то, может быть, погостите? — с полуулыбкой спросил он.
— Нет, не могу.
— Пойдемте, помолимся, — повторил о. Исаакий.
Это был последний мой вечер на Брамбских горах.
XIX. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Утром, перед отходом, я пошел погулять по расчищенной о. Сергием дороге. За два дня, проведенных здесь, я полюбил это место. Хотелось попрощаться с ним. Прошел несколько раз. Мягкая тень ложилась от стволов на дорогу. Душистый, теплый воздух переливался на солнце. И откуда-то издали, точно с неба, звучал дальний говор вершин пихтового бора.
Навстречу мне шел о. Исаакий. Босой, неторопливой походкой, как всегда спокойный, серьезный…
Он подошел ко мне и сразу начал с вопроса, о котором, очевидно, только что думал.
— Бывали ли у вас в жизни минуты исключительной, необыкновенной радости?
Вопрос был для меня несколько неожиданный, но я сейчас же вспомнил один случай из своей жизни и рассказал его.
— Такими воспоминаниями надо особенно дорожить, — сказал о. Исаакий, — бывает в жизни очень тяжело, унываешь, все кажется серым, ненужным. В отчаяние готов впасть, наконец. Но в самую трудную минуту посылает Господь такую радость, что разом все она озарит в душе! И целая полоса жизни — и прошлая, и будущая — надолго вперед наполняется духом живым. Такая радость не от житейских удач бывает — ее Господь посылает по благодати.
Немного прошли молча.
— А я опять хочу уговаривать вас остаться, — сказал о. Исаакий, улыбаясь одними морщинками около глаз.
— Нет, не могу, я и так запоздал…
— Вы думаете погостить остаться? Нет! Совсем оставайтесь.
— То есть, как это? Совсем остаться здесь жить?
— Ну, да, остаться жить с нами, — серьезно сказал о. Исаакий.
— Что вы, о. Исаакий!
— А почему бы вам не остаться?
— Да, во-первых, я не могу этого сделать… по многим причинам… А главное — не хочу.
— Почему не можете, и почему не хотите? — продолжал настойчиво спрашивать о. Исаакий.
— Не могу и по внешним причинам, которые для вас не интересны, и по внутренним: у меня нет ни достаточной веры, ни сил, ни подготовки для такой жизни. А почему не хочу? Отчасти я уже говорил вам об этом — я не чувствую в «мирской жизни» ничего гибельного. Если я делаю что-либо дурное — всегда виноват сам, а вовсе не «мирская жизнь». И пока, по крайней мере, я вижу определенную возможность жить в миру полной, осмысленной, хорошей жизнью. Зачем же мне бежать от мира, от тех людей, которых я люблю, от той деятельности, к которой чувствую призвание? И куда бежать? Бежать туда, где жизнь сама по себе, несомненно, в своем роде прекрасна, но мне совершенно недоступна.
Все, что я говорил о. Исаакию, было моим искренним и глубоким убеждением. Но к удивлению моему, мои слова не произвели на него решительно никакого действия.
Так же спокойно и уверенно он повторил:
— А все-таки оставайтесь жить с нами. Здесь есть удобные поляны, лесу сколько угодно. Келью построить недолго. У нас хорошо, тихо… Никого нет. Птицы да звери. Не спеша, понемножку, с Божьей помощью, все у вас наладится. Поверьте мне — оставайтесь.
И теперь слова его уже не казались мне такими несообразными. Я сказал:
— Сейчас это во всяком случае невозможно. А за будущее, конечно, никто поручиться не может.
О. Иван вышел из кельи, посмотреть, где мы. Пора было идти.
— Приезжайте к нам на будущий год, поживите подольше. Войдите в нашу жизнь, многое тогда решите по иному.
— Чай готов, пожалуйте! — крикнул о. Иван, увидав нас.
— Сейчас идем, — отозвался о. Исаакий.
И вот опять мы на маленькой знакомой терраске, за маленьким столиком, и мой край — в знак трогательного внимания к гостю — покрыт стареньким-стареньким полотенцем. На тарелке горкой наложены вчерашние пышки, расставлены стаканы, а чайник, чтобы не занимать места на столе, стоит на перилах.
Читаем молитву.
О. Исаакий делает заключительный возглас:
— Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас.
И мы садимся.
Я уже чувствую приступ той особенной грусти, которая бывает перед отъездом в дальнюю дорогу, особенно, когда почти наверное знаешь, что назад не вернешься никогда.
О. Сергий так нежно, заботливо угощает, что нет сил отказаться и не взять холодной «пышки», хотя совсем не до еды. О. Иван делает над собой усилие и хочет, по обыкновению, подбодрить всех:
— Что же это мы какие печальные, — говорит он, — не на веки-вечные прощаемся. На будущее лето, как захочется вам на дачу ехать, вспомните о нас и приезжайте, все равно, как на дачу. Лес у нас хороший. Воздух здоровый. Стряпать о. Сергий будет соуса, да пышки…
Он хочет улыбнуться, но я вижу, что и ему грустно. О. Исаакий молчит. Смотрит куда-то далеко в лес и о чем-то думает.
О. Сергий по-своему тоже старается вывести всех из грустного настроения. Он начинает говорить о хозяйственной стороне нашего путешествия.
— Ты, о. Иван, пойдешь провожать до дилижанса? — спрашивает он.
— Да, да, обязательно. Провожу до Цебельды. Посажу на дилижанс, тогда уж буду спокоен, что все благополучно.
— Пышек с собой возьмите, а то хорошего хлеба во всю дорогу не достанете. Потом надо бы палку взять с железным наконечником — легче спускаться будет.
— Ничего, сойдем хорошо. Ты ведь с горы тоже проводишь?
— Конечно, провожу.
— Ну, вот вдвоем и спустим их.
— Нам надо еще к о. Вениамину зайти, — говорю я, — во-первых, попрощаться, а потом я крест да
