вентиляционными дырочками для полноты картины.
— Но вот что меня тревожит... — продолжил я. — Это ее тяга к уединению, к бегству от людей — бродить по вечерним пляжам, по ночным улицам, закрыть шторы в солнечный день, забиться в уголок, обнять вот так колени. Потом эти ее вспышки ярости, разговоры о самоубийстве...
— Не понял...
— Я прошу вашей помощи. Вдвоем нам легче будет убедить ее показаться врачу. Она не хочет. Милена проявляет признаки той же болезни, что и у ее матери, и у бабушки...
— Какому врачу?
— Психиатру.
Потянулась пауза, он вглядывался в меня.
— Вы хотите сказать, что моя дочь ненормальная?! — шепотом, не предвещающим ничего хорошего, начал он. Его голос стал постепенно крепнуть, приобретая патетические нотки. — Что у меня дочь сумасшедшая?! Вы пришли оскорблять меня?!
* * *
Милена то и дело забегала вперед и смешно пятилась, радостно что-то щебеча, потом, будто опомнившись, уморительно чинно брала меня под руку и, немного важничая, шагала рядом «как солидная женщина». Вдруг загрустила. К тому времени я уже привык к быстрым сменам ее настроения.
— Представляешь, я так переживала, когда папка от нас ушел, ну, завел новую семью. Теперь — вроде папа у меня есть. А все-таки это уже не то... Я должна туда позвони-ить по телефону... предупредить, спросить разрешения... прежде чем прийти... Понимаешь?
— Да, — сказал я.
— Я лишняя там у них... Люда купила колготки, они ей оказались малы, пытается подарить их мне, а я не могу взять. Она говорит — это же на деньги твоего отца куплено, не на мои, возьми. А я все равно не могу... Понимаешь?
— Она отобрала у твоей матери мужа, а у тебя отца.
— Да, точно, ты так хорошо выразил! Разлучница! Раз-луч-ни-ца! — Милена почему-то засмеялась, и невозможно было уяснить, то ли она осуждает отбиралыциц чужих мужей, то ли с издевкой копирует слова какой-то желчной старухи-соседки. Тут она вновь опечалилась. — Хотя я понимаю папку, он и так маму долго терпел. Орала на него каждый день за что попало... Что на меня, что на папу — маме все равно на кого кричать — кто под руку подвернулся... А Люда спокойная; конечно, папке с ней лучше...
— Слушай, а зачем ты мне соврала, что твой отец разведчик?
— Ой! — она закусила губу. — Ну, вообще... я никогда не вру... то есть, ну, я тебе уже говорила — я фантазирую. Ну, то есть вру. Но понимаешь, когда я ничего не выдумываю — мне скучно жить... А как тебе мой папка? — она взяла меня под руку — тонус ее вновь поднялся.
— «Милена, душа моя, пойди помоги Людочке», — елейно передразнил я. — «А подслушивать нехорошо, душа моя», «Милена, душа моя, мы пойдем во двор подымим»...
— Не смей так говорить о моем отце! — внезапно вспыхнув, стала орать Милена.
— Как?
— Так!
— Как «так»?
— Вот так, как ты говоришь!
— А как я говорю?
— Нехорошо! Еще раз так скажешь!..
— Как?
— Еще раз так скажешь — «Милена, душа моя»!..
— Я не буду больше никогда говорить «Милена, душа моя».
— Ах, ты!.. Дурак!..
Мы уже остановились, кричала она в полный голос, на нас оглядывались прохожие, лицо Милены было искажено до неузнаваемости, челюсть у меня отвисла до пупка, какая-то бабка с кошелками остановилась неподалеку и с наслаждением принялась подслушивать, делая вид, будто рассматривает небо.
— Почему мы идем пешком?! — продолжала кричать Милена, да еще с какими-то визгливыми нотками.
— День какой хороший, отчего ж не пройтись на свежем воздухе?
— Почему ты не взял свою машину?! Сэкономить решил на бензине, да?!
— Я ведь пошел к твоему отцу с бутылкой коньяка. Как бы я выпивши сел за руль?..
— Так что, ты не можешь взять такси?!
— Так здесь же совсем близко, мы быстрее пешком дойдем...
— Тебе жалко потратиться на такси, да?!
— Давай ловить такси.
— Куда мы идем?
