— Послушай, здесь одностороннее движение.
— Но нам же в ту сторону!
— Но здесь все машины идут в эту сторону. Надо ловить на той стороне.
— Что ты ко мне все время придираешься?! Я все у тебя делаю не так! Все не так! Не так! Что ты меня все время учишь?! Не надо меня строить! Не так свитер сложила, не так положила!..
— Это уж ты меня явно путаешь со своей мамашей. Ни про какой свитер я тебе вообще никогда ничего не говорил.
— Опять я все не так у тебя говорю!.. Видишь, ты даже остановить машину не в состоянии!.. — тут она вдруг разрыдалась.
— Так это же «скорая помощь» была.
— Видишь, тебе даже «скорая» останавливаться не хочет!.. — Я обнял Милену за плечи. — Тебе жалко денег на такси-и!.. — заскулила она сквозь слезы и прижалась ко мне.
— Не жалко, — сказал я. Самое смешное, что в это время мы как раз садились в остановившийся по моему знаку таксомотор.
— Жалко-о-о!.. — она безутешно голосила, пискляво подвывала, как левретка, которой наступили на хвостик сапожищем.
— Нет, не жалко, — сказал я и назвал шоферу свой адрес.
— Жалко-о...
— Ладно, пусть будет по-твоему — жалко, — согласился я и поводил рукой перед ее лицом — безрезультатно, зрачки не реагировали.
— Ну, вот, а ты спорил. Ты — жадина...
— Я жадина.
— Жадина.
* * *
У меня дома Милена сбросила туфли, оставшись в заштопанных носочках, поспешно улеглась, не раздеваясь, на кровать, свернулась клубочком и чуть слышно сказала, закрыв глаза, с просительными интонациями маленького ребенка:
— Я только немножко полежу, пять минуток, отдохну, а потом опять смогу с тобой ссориться, кричать...
Сев на край постели, я укрыл ее пледом, она тотчас ухватила мою руку, прижалась к ней щекой, прошептала: «Я тебя обожаю» — и моментально заснула. Через некоторое время я попытался высвободить свою ладонь, но Милена, не просыпаясь, издала жалобный протестующий звук.
Так я и сидел, боясь пошевелиться.
* * *
Утром я, как обычно, подвез Милену на занятия. Шли последние недели ее очень среднего образования. Она выпорхнула из моей «девятки», послав мне на ходу воздушный поцелуй, и зашагала к школе, к тому времени уже переименованной в гимназию (что, впрочем, на качестве обучения никак не сказалось, по крайней мере, в лучшую сторону), помахивая портфельчиком, в клетчатой юбочке и белых гольфах.
За углом я затормозил и вылез из машины.
Я стоял, прислонившись к каменному забору, пока в большом, искажающем мир зеркале для водителей трамвая снова не увидел клетчатую юбку.
Я оторвал свои лопатки от стенки и скрестил руки на груди — Наполеон на острове Эльба вперемешку с картиной Репина «Не ждали». Милена тоже замерла и стала смотреть в отражение, как я смотрю на ее отражение.
Потом она вышла из-за угла, виновато понурив голову, правда, на секунду приостановившись, поправила прическу перед фантасмагорическим зеркалом.
— Первый урок отменили, учительница заболела. Я решила пройтись.
— Кого ты думаешь обмануть, родная?
— Как ты меня назвал — «родная»? — оживилась она.
— Не цепляйся к словам. Ты уже больше недели прогуливаешь занятия. Думаешь, я не знаю?
— Откуда? А, эта вр-редина Анна Илларионовна меня заложила?
— Не важно, как узнал.
— Ой, ну, я уже не могу учиться, — она наморщила носик, и лицо ее приобрело капризное выражение. — Эта алгебра меня достала! Я в ней ни бельмеса не понимаю, как дура, только зря юбку просиживаю.
— Почему «как дура»?
— Ну, просто дура. Все равно тройку поставят. Мне больше и не надо. У меня от алгебры голова болит! И от химии! И от физики!
— Убоялась бездны премудрости?
— У меня голова болит!
— Как же ты будешь в институт поступать?
