— Пойдемте пешком…
— Хорошо вам рассуждать в ваши годы, а каково мне, при моей комплекции, путешествовать по мужицкому обычаю. К слову сказать, тут почти у всякого мужика есть своя лошадь' разве только собаки ходят пешком. Чистая беда, ей-Богу! Конечно, сидеть здесь не будем, пойдем, только когда дойдем до Золотоноши — этого я уж не знаю. Если и верхом ехать особой прелести не представляло, то пешком и подавно. С нами приключилось самое дурное, что только могло приключиться. Вьюки придется оставить здесь, а припасы взвалить себе на плечи.
— Я никогда не соглашусь, чтобы вы несли что-то на себе. Я сама понесу, что нужно.
Пан Заглоба просветлел, глядя на девушку.
— Дорогая княжна, — сказал он, — я был бы турком или язычником, если бы позволил это. Не для переноски тяжестей созданы ваши беленькие ручки. Бог даст, я и один справлюсь, только отдыхать мне придется часто, потому что я прежде так был воздержан в еде и питье, что теперь страдаю одышкой. А сейчас позавтракаем, возьмем с собой чепраки, съестное, да и в дорогу.
Во время завтрака пан Заглоба забыл свою обычную воздержанность или, может быть, хорошим аппетитом старался отогнать мучившую его одышку. Около полудня они подошли к броду, через который, как показывали следы, недавно переправилась большая группа людей.
— Может быть, это дорога в Золотоношу? — заметила Елена.
— Увы! Я не знаю…
Пан Заглоба не закончил. Издали донесся людской говор.
— Подождите, княжна, спрячемся, — шепнул Заглоба.
Голоса все приближались.
— Видите вы что-нибудь? — спросила Елена.
— Вижу.
— Кто идет?
— Старик-слепец с гуслями. Его сопровождает мальчик. Теперь они сапоги снимают. Идут к нам через реку.
Плеск воды подтвердил слова Заглобы. Они вместе с Еленой вышли из своего укрытия.
— Слава Богу! — громко сказал шляхтич.
— Во веки веков! — ответил дед. — А вы кто такие?
— Христиане. Не бойся, старик.
— Пошли вам святой Николай здоровья и счастья.
— А откуда ты, дедушка, идешь?
— Из Броварков.
— А эта дорога куда идет?
— В хутор, в село…
— А в Золотоношу придешь по ней?
— Можно, пан.
— Давно вышли из Броварков?
— Вчера утром, пан.
— А в Розлогах были?
— Были. Да говорят, туда рыцари пришли, битва была.
— Кто тебе это сказал?
— В Броварках говорили. Туда один из княжеских слуг приехал и что порассказал, страх!
— А вы его не видели?
— Я, пан, никого не вижу, я слепой.
— А он, мальчик?
— Он видит, но он немой; его только один я понимаю.
— Далеко отсюда до Розлог? Мы туда идем.
— Ой, далеко!
— Так вы говорите, что были в Розлогах?
— Были, пан.
— Ах, были? — переспросил пан Заглоба и вдруг схватил подростка за шиворот. — Ах вы, негодяи, разбойники, шпионить ходите, народ бунтовать? Эй, Федор, Остап, Максим! Взять их, раздеть донага и повесить, нет, лучше утопить! Бей их, бей бунтовщиков!
Он начал теребить подростка. Старик бросился на колени и умолял о пощаде, подросток издавал какие-то невнятные звуки, а Елена слова не могла вымолвить от изумления.
— Что вы делаете? — наконец, проговорила она, не веря собственным глазам.
Но пан Заглоба не переставал кричать, проклинать, призывать целый ад на помощь; шляхтич совсем разошелся. Княжна подумала, что он свихнулся.
— Беги отсюда! — закричал он на нее. — Тебе не нужно видеть, что здесь случится, бега скорее!
И опять обратился к деду:
— Снимай одежду, старик, а не то я разорву тебя на куски.
Пан Заглоба повалил мальчика наземь и начал собственными руками раздевать его. Перепуганный дед сбросил с себя гусли, котомку и свитку.
— Снимай все, татарин ты этакий! — гремел Заглоба. Старик начал снимать рубашку.
Княжна торопливо убегала прочь, а проклятия пана Заглобы долго еще неслись вслед за нею. Пробежав несколько шагов, она остановилась, не зная, что ей предпринять. Вблизи лежал ствол упавшего дерева; она уселась на нем. А проклятия пана Заглобы и причитания деда все не утихали.
Наконец, все умолкло, только птицы распевали свои песни да деревья шумели листвою. Но вот послышались чьи-то тяжелые шаги. Елена обернулась.
Перед ней стоял пан Заглоба.
На плече он нес одежду, снятую с деда и мальчика, в руках две пары сапог и гусли. Еще издали он начал улыбаться и подмигивать своим здоровым глазом.
Пан Заглоба находился в самом лучшем расположении духа.
— Ни один адвокат в суде не наговорит столько, сколько накричал я, — сказал он. — Охрип совсем. Но все-таки я достал, что мне требовалось, а их отпустил в чем мать родила. Если меня султан не сделает пашой или господарем валашским, то он будет просто неблагодарным человеком, так как я увеличил число турецких святых [42]. Вот, негодяи! Просили, чтоб я им хоть рубахи оставил, а я им сказал, что они должны быть благодарны мне, что я их живыми отпускаю. Посмотрите-ка, княжна: все новое, и свитки, и сапоги и рубахи. Может ли быть хоть какой-то порядок в республике, если мужичье так хорошо одевается? Они были на празднике в Броварках, набрали там немало денег, ну вот и купили себе обновы на ярмарке. Иной шляхтич своим хозяйством не соберет столько, сколько дед выклянчит на своих гуслях Баста! С этих пор бросаю свое рыцарское ремесло и буду по дорогам грабить нищих, потому что вижу ео modo [43] скорее можно достичь обеспеченного состояния.
— Но на что вам пригодятся ваши трофеи? — недоумевала Елена.
— На что пригодятся? А вы этого не понимаете? Погодите минуту, я покажу вам, на что.
Тут пан Заглоба нырнул в кусты, покрывавшие берег. Через несколько минут оттуда послышались звуки гуслей, а потом появился… нет, уже не пан Заглоба, а настоящий 'дид украинский', с бельмом на глазу, с седою бородой. 'Дид' приближался к Елене, распевая хриплым голосом:
Княжна захлопала в ладоши и поневоле расхохоталась.
— Если бы мне не было известно заранее, что это вы, я ни за что бы вас не узнала, — сказала
