— Я послал посудомойку узнать, где он едет. В девятом…
«Речь, конечно же, идет о Шпаке, — подумал Денисов, — бородатый каганец, едущий в Астрахань…»
— Купюры пока отложить?
— Необязательно.
Шпак знал от него, какими купюрами интересуется милиция. «При этих обстоятельствах, — рассудил Денисов, — на сторублевки Шпака трудно рассчитывать».
— Можно сдать? — Директор был разочарован.
— Как ты думаешь, Антон? — спросил Денисов, когда они вернулись в купе. — Зачем выводят из строя щит электропитания?
— Это элементарно: чтобы было темно.
— Но во всех купе свет и так был выключен!
Сабодаш в это время прикурил одну папиросу от другой, он так и остался стоять с двумя зажженными.
Неожиданно Денисов сформулировал отправную посылку:
«Если мы поймем, почему выведен из строя распределительный щит, мы найдем убийцу».
За ужином Антон заказал чаю, подумал, прикупил еще бутылку кефира. Денисов взял рагу, колбасы, два кофе.
В углу, у входа во второй салон, сидел Ратц, дальше — пассажирка, бравшая в кассе билет позади Голея и Шпака, — с длинным, перехваченным надвое туловищем, с большой головой без шеи. Прудникова привела в ресторан обоих младших и мужа, которого, видимо, нигде теперь не оставляла одного. Шалимов был прав — скоро в салоне не осталось ни одного свободного места.
Директор ресторана что-то считал за столиком, украшенным рукописным плакатом: «Ничего не стоит нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость!»
Марина говорила с Антоном о Маврикиевне.
— …Оказаться в старости с человеком, который смеется над каждым твоим словом? С бестактной Авдотьей Никитичной. Скольких близких нужно лишиться!..
Антон возражал:
— Зачем же так серьезно? Комические маски…
— Какая безжалостная сатира!
«По теории Вохмянина, крепкая старуха Авдотья Никитична имела собственную массу, — подумал Денисов, — массой дерганой Маврикиевны была окружавшая ее всю жизнь привычная среда…»
Он вернулся к задаче в том виде, в каком ее окончательно сформулировал: «Если мы узнаем, почему выведен из строя распределительный щит, мы найдем убийцу».
Это было похоже на тест.
Денисов вспомнил другой — его предложили в школе усовершенствования сотрудников уголовного розыска:
«На двенадцатом этаже живет карлик. Отправляясь на работу, он спускается лифтом на первый этаж. Когда же настает время возвращаться, карлик поднимается в лифте на десятый и дальше до двенадцатого этажа идет пешком. Почему?»
Тест решали взводом и поодиночке. Отчаявшись, гадали:
— По рекомендации врача? Режиссера? Ортопеда?..
— Привычка?
Решения были неверны, потому что одинаково относились и к карликам, и к гигантам.
Пожилая посудомойка с сигаретой, вставленной в длинный мундштук, собирала бутылки, относила к ящику с гнездами для посуды. Ящик был полон. Сверху лежала бутылка из-под «Марсалы».
«Четвертая из-под „Марсалы“ за сутки, — заметил Денисов. — Одна в купе Голея, две в тринадцатом вагоне, когда магаданец учил Антона пить из неоткупоренной бутылки. Больше „Марсалы“, чем за всю предыдущую жизнь…»
Но, в общем, ни о чем серьезном Денисов не мог думать, расправляясь с рагу, поэтому снова вспомнил о карлике и лифте.
«Бедный карлик!..»
В школе усовершенствования, когда он ломал голову над тестом, ему виделся этот худенький карлик — в носочках, в туфлях двадцать третьего размера, почти новых, поскольку, рассуждал Денисов, карлики не ремонтируют обувь, вследствие ее дешевизны, а сразу выбрасывают, едва сносится. Щиколотки у карлика были тоненькие, и, когда он топал к себе на двенадцатый, их можно было обхватить большим и указательным пальцами просунутых сквозь перила рук.
Не обошлось без курьезов: технический персонал школы вскоре судачил по поводу преступника, очищавшего квартиры двенадцатых этажей:
— Маленький — от земли не видать! Едет до десятого в лифте, дальше всегда пешком…
— Отпетый, видать!
Денисов не решил тест; в соседнем взводе инспектор объяснил:
— Кнопки лифта расположены вертикально. Карлик мог дотянуться только до десятой…
За окном было тускло, несколько раз появлялись дома с рядами гаражей, с зачехленными машинами у подъездов. Снова все вокруг было изрезано оврагами. Полоска голубого неба светилась на горизонте.
С трагикомических масок разговор Марины и Антона вернулся к старой безобидной теме:
— …Ссоры не было, — Марина вздохнула. — В один прекрасный день у всех нашлись дела. Кому-то потребовалось в библиотеку, к другим приехали родственники. Поездки кончились!..
Антон кивнул.
— Теперь сидим по углам. Обсуждаем, почему Галке не дали инженера, а только старшего техника. Кого Анатолий включит на премию. А в воскресенье каждый сам во себе… — Она сняла очки, прикрыла пальцами веки.
— Давно у вас близорукость? — спросил Сабодаш.
— Испортила глаза, пока диссертацию писала.
— Защитились?
— Нет, — она надела очки.
Денисов спросил:
— Как вам понравилось в Москве в гостинице?
— В «Южной»? В холлах чисто. Персонал вежлив.
— А как в номерах?
— Телефон, телевизор, — она задумалась.
— Свободные места были?
— Как сказать? При мне муж с женой получили двухкомнатный, хотя висела табличка: «Мест нет». — Эту подробность столичной жизни Марина, видимо, приберегла для Сум.
Антон не почувствовал, к чему клонит Денисов, проскочил наметившийся поворот темы. Денисову пришлось спросить самому:
— Вы заранее бронировали номер?
Она уклонилась от ответа, открыла сумочку. На дне мелькнул цыпляче-лимонный пакет с выставки, такой же, как в бауле Голея, — фреза с шестеренкой.
— Гостиница как гостиница…
К Саратову подъезжали в кромешной темноте. Без конца тянулись ограды безлюдных скверов, перечеркнутые черными дугами троллейбусов дома.
Дополнительный наконец потянулся к перрону. Марина ушла. За нею вышел Антон. Вернулся он минут через пять — с телеграммами.
«Проверяемый Ратц состоит учете результате перенесенного реактивного состояния характерны резкие изменения настроения импульсивность страха ранее отмечались зрительные слуховые галлюцинации…»
«Заключению экспертизы нож самовыбрасывающимся лезвием обнаруженный на полке рядом с трупом Голея следов крови не имеет орудием преступления не являлся…»
