Квалификация стряляного оружия была связана с его профессиональной репутацией.
— Не «вальтером»! «Ческой збройовкой». Модели 1927 или 1924 года. Их выпускали еще в довоенной Чехословакии, а потом и во время оккупации…
Игумнов не дал продолжить:
— А как же «вальтер»? Я точно помню.
— Следователь со мной не согласился, кого-то нашел… Тот за бутылку дал ему заключение — «вальтер». Следователь и вписал в обвинительное заключение…
— А ты?
— А чего я?! Послал его… Но это деталь.
Подпивший баллист явно не вписывался в окружающую официальную обстановку. Кто-то из комитетских показал на него менту-постовому, но тот увидел стоявшего рядом с экспертом начальника розыска, успокоительно кивнул: «свои!»
— А что не деталь? — Игумнов не дал баллисту отклониться от темы.
— Обе пули. Та, которую извлекли из тела мертвого Сизова и эта — с перрона… Они выпущены из одного пистолета!
Баллист явно что-то путал.
Игумнов постарался объяснить:
— Убийцы Сизова осуждены областным судом! Один к высшей мере! Другие к большим срокам. Дело вел отдел уголовного розыска Управления!
— Это уже не по моей части. Верно, Игумнов?
— Вобщем, да.
Было над чем задуматься. История с пулей на перроне могла иметь не только продолжение, но и предысторию…
Милиционер погиб морозной ночью во время патрулирования в электричке.
Он сопровождал ночные сцепы.
В ту ночь Сизов — один из лучших милиционеров на Белорусском молодой, исполнительный, скромный — должен был работать в спарке. Вдвоем. Однако помощник дежурного перед самым отправлением электрички нашел напарнику поручение — послал на вокзал за понятым.
Он сделал это, когда дежурная часть была полна свободными от службы сотрудниками. В результате напарник опаздал к поезду.
Сизов уехал один.
Последнюю электричку он принял после полуночи на полпути к Москве пустую, морозную, дребезжащую.
Электричка считалась одной из наиболее неблагополучных.
В тамбурах правили закон компании возвращавшихся с вечерних смен подвыпивших таксистов, а еще дерзкие группы охотников на пьяных. На каждой переходной площадке между вагонами скрывалась угроза…
Никто не видел, как все произошло.
Труп милиционера лежал в проходе. Его обнаружили пассажиры, садившиеся в Одинцове.
Один из них сразу сообщил машинисту. Тот дал знать в милицию.
В Москве на Белоруссском вокзале состав уже встречали. К приходу электропоезда сюда стянули мощные силы. Ориентировали линейные органы. Чуть позже появился вызванный из дома генерал Скубилин. Первоначальные следственные действия проводились при его участии. Он же лично связался с заместителем министра.
В течение часа об убийстве милиционера уже знали в МВД СССР. Подняли с постели начальника Транспортного Главка, лучших розыскников…
Труп убитого мента на заплеванном полу электрички беззвучно взывал к отомщению.
Сизов был обнаружен без табельного оружия со сквозной колото-резаной раной сзади, в спине, и входным пулевым отверстием в виске. Единственную пулю, поразившую его в голову, впоследствии извлекли из мозговых тканей…
Утром о чрезвычайном происшествии было доложено министру.
С самого верху поступила команда:
— Раскрыть чего бы ни стоило! И, главное, быстро!
Столичная транспортная милиция и без команды готова была рыть землю носом. Убийство своего сотрудника полиция ни в одной стране мира никогда не прощала.
В оперативную группу по раскрытию убийства вместе с вокзальными операми вошли наиболее опытные сотрудники уголовного розыска Управления, эксперт-баллист, следователи.
Их направлял начальник розыска Управления, работавший непосредственно под началом генерала Скубилина.
В Министерстве внутренних дел СССР работу по раскрытию убийства милиционера взял под личный контроль заместитель министра Жернаков.
На каждом вокзале был заведен дубликат оперативно-розыскного дела. Результаты работы по поиску убийцы каждый отдел ежесуточно докладывал Наверх.
О раскрытии убийства против обычного объявили по-тихому. Без помпы. Результаты работы оперативной группы до последнего момента держали в секрете.
Было арестовано трое, все приезжие. В том числе один — особо-опасный рецидивист.
На следствии они во всем признались и взяли на себя еще несколько краж в своих областях — по месту прежнего проживания.
Суд состоялся скоро. Трижды судимый рецидивист — организатор убийства — был приговорен к высшей мере наказания. Теперь считал дни до приведения проговора в исполнение…
— Как вы тут?
— Ничего. Что у тебя?
В милиции на Белорусском Игумнова встретили как своего и все же настороженно.
Знакомиться с чужим уголовно-розыскным делом, тем более законченным, считалось среди ментов неэтичным.
Одно дело — расспросить, задать конкретный вопрос. Обсудить меж собой за бутылкой или в бане. Другое — лезть на чужую кухню, совать нос в хозяйские кастрюли…
Уголовно-розыскные тома такого рода набивали обычно кучей не относящихся к делу бумаг — специалист мог в этом мгновенно разобраться рапортами, откровенной липой. Лишь бы увеличить объем. Три-четыре тома по 300 страниц макулатуры в каждом гарантировали снисходительность любого самого строгого проверяющего.
Теперь вот свой же розыскник-коллега с другого вокзала просил раскрыть карты…
Начальник розыска на Белорусском — с землистым лицом, в несвежем свитере под горло, мятом пиджаке — открыто не выказал недовольства.
Для начала обменялись новостями.
«Белорусс» озадачил:
— Слышал? На авгуровского адьютаната дело завели…
— На Саида?!
— Ну! Он как раз приехал к нам. Отсюда и дернули в прокуратуру. «Вымогательство взятки у торгаша…»
— А что его шеф?
— Авгуров? Он и не знал.
Побазарили.
За окном — в аппендиксе площади против отдела милиции непрерывным потоком двигались пассажиры, маневрировали десятки машин…
— Тебе надолго это дело? — Пухлый том уже лежал на столе.
— Я только взгляну.
