никто не спалит!
— Бесхозное орудие лова разрешено уничтожать! А что нам с ним делать? На руках тащить? У меня-то машины нет! А оставлю на берегу — вы вернетесь…
— Хватит! — тихо приказал я.
Они замолчали.
Я заполнил форменный бланк и предложил Касумову собственноручно записать полный ответ на мой единственный вопрос: «Где вы находились вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля?»
Касумов шапкой осторожно промокнул раны на лице, правое подглазье выглядело к этому времени красно-багровым, тяготеющим к фиолетовым тонам.
Я подумал: «Если бы следователь или оперативный уполномоченный знал, что подозреваемый — вор, грабитель, даже убийца — будет немедленно освобожден из-под стражи, как только будет установлено, что к нему применялись незаконные методы ведения следствия, — никто бы не поднял на него руку».
Мазут взял со стола шариковую ручку и к слову «ответ» приписал: «Где я находился вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля, я не помню. Кто убил Пухова, не знаю и никакого касательства к этому не имею. Касумов».
Даже если бы он собственноручно написал, что убил рыбинспектора, признание, полученное после избиения, лишалось доказательной силы.
— А теперь? — спросил он, положив ручку на стол.
— Снимай моторы с лодки, — вскочил со стула Алиев. — Они тебе больше не понадобятся. Поедим — и поедем в Восточнокаспийск, в прокуратуру.
Так, по-видимому, они и работали тут до моего приезда.
— Вы свободны, — сказал я Касумову. — Орезов даст повестку — завтра приедете в водную прокуратуру.
Мазут на секунду окунул лицо в ушанку, убрал ее, взглянул на меня. Хаджинур сунул в руку ему повестку. Не прощаясь, ни на кого не глядя, браконьер прошел к дверям.
Через минуту мы услыхали гул спаренных моторов.
— Вот и обед приспел…
Едва Мазут уплыл, Миша Русаков и Керим вошли к нам, и я понял, что они слышали наш разговор. Русаков принес с судна завернутые в скатерть буханки хлеба, две банки салаки пряного посола, лук и кулек карамели.
Он и Хаджинур Орезов нарезали хлеба, вспороли банки с консервами.
— Зря вы его отпустили, Игорь Николаевич, — сказал начальник рыбинспекции. — Они теперь договорятся, кому какие дать показания. Вы их не знаете! Нам теперь их вовек не разоблачить…
Мы сидели за длинным, плохо обструганным столом и грели руки о пиалки с мутным чаем.
— Что, Керим? — спросил Цаххан Алиев у старика. — Если бы ты прокурора не боялся, сейчас бы нашлась из заначки осетрина да икра малосольная…
Старик прокаженный что-то жевал, по-стариковски, задумчиво глядя куда-то в стену. У него была массивная даже для его крупной головы, тяжелая нижняя челюсть. Он, казалось, не присутствовал при разговоре.
— Нельзя было его отпускать… — повторил Алиев.
— Оставьте, — сказал я. — И больше ни слова об этом. Я прокурор, а не костолом…
— Вас вызывают в обком! Первый… — объявила мне Гезель, едва я появился в приемной.
Хаджинур и начальник рыбинспекции, сопровождавшие меня, продолжали в это время разговор, который я искусно направлял, — о женщине, которая могла быть у погибшего рыбинспектора.
— Хорошо, хорошо…
Мы прошли в кабинет. Необходимое для доклада, документы — все уже было подготовлено. Хаджинур и Цаххан Алиев продолжали лениво препираться. Я взял папку.
— А я видела Пухова с женщиной… — Гезель открыла дверь, ей в приемной было слышно каждое произнесенное нами слово. — С месяц назад. Он разговаривал с Веркой Кулиевой…
— С Веркой?! — удивился Срезов.
— Женой Умара Кулиева. Я с ней училась. Мы и живем рядом.
— Верка Кулиева… — фыркнул начальник рыбинспекции. — Ну и удивила! Да просто она никому проходу не дает. Ни из рыбоохраны, ни из милиции… Думает, Умара спасет! Умар как взял ее в классе шестом, а то и в пятом девчонкой, она так все и бегает за ним! Сказала тоже — Верка Кулиева…
Гезель смущенно ретировалась.
Мы ушли втроем: Цаххан Алиев, Хаджинур и я. В коридоре я извинился.
— Идите, я сейчас догоню.
— Гезель, — спросил я, возвращаясь в приемную, — ты давно видела жену Умара Кулиева?
— Да нет. Она то тут, то в Москве. Хлопочет за мужа.
— Попроси ее зайти к нам.
— Что?
Она уже отвлеклась — смотрела на меня влажными, полными затаенной надежды на будущее счастье глазами. Время от времени она нас никого не воспринимала, жила своим внутренним миром и его особыми сроками, где конкретные даты все заменены количеством недель и лунных месяцев, а также результатами систематических анализов мочи и крови.
Я вынужден был повторить:
— Мне надо встретиться с женой Умара Кулиева! Гезель улыбнулась испуганно:
— Я понимаю.
Милиционер на входе внимательно посмотрел мое удостоверение и сказал:
— Вас ждут на втором этаже. Комната 201.
Аэродромное величие кабинета. От дверей к столу секретаря обкома вела ковровая дорожка, и она еще более усугубляла ощущение взлетной полосы. Я шел по безграничному паркетно-ореховому простору навстречу почти исчезнувшему за горизонтом хозяину кабинета, невольно убыстряя шаг, как самолет на взлете, и, когда Митрохин встал мне навстречу, я уже не шел, а почти летел в пространстве, преодолев земное тяготение.
Мы поздоровались.
— Значит, не успел приехать, а уже серьезное дельце подкинули? спросил он. — Садись, пожалуйста.
Он не вернулся на свое место, а сел за приставной стол, напротив меня.
Первый был невысок ростом, широк в плечах. Моложавое, с тонкими злыми губами лицо его выглядело озабоченным.
— Это не случайное преступление. — Он поправил очки с чистыми, как капли морской воды, стеклами. — Я бы квалифицировал его как политическое убийство…
Я промолчал.
— Убит старший рыбинспектор при исполнении служебных обязанностей. Это уже второй случай. Перед этим был зверски убит и сожжен Саттар Аббасов… Он пересказал то, что я уже знал. — Думали, там спит начальник рыбинспекции…
Говорил он коротко и емко.
— …Тут — не курорт. У нас вечно фронтовой город: бьемся с пустыней, бьемся с трудностями климата…
Он говорил, и я видел, как он сам себя распаляет и заводит, и беседа наша с ним была не похожа на реплики двух обсуждающих какой-то важный вопрос людей, а напоминала публичное выступление трибуна.
— …Диспропорция отраслей местного хозяйства, отдаленные последствия нарушений экологических норм…
Все это были, в общем, до некоторой степени абстрактные понятия. Но дальше Митрохин сказал:
— Браконьеры!.. — И по тому, как он произнес это слово, все сразу встало на свои места.
Дальше разговор пошел уже «без дураков».
Браконьер с его мощными орудиями запрещенного лова был для Митрохина реальным противником
