'Где оставить кассеты с показаниями Вахидова?'
Только после этого можно было ехать домой или в прокуратуру. В которой раз проезжая мимо железнодорожного вокзала, я вспомнил, что с вечера ничего не ел, остановил 'Ниву' на стоянке, вышел на площадь.
Утро выдалось пасмурным, но дорога была оживлена. Шли в школу дети. На перекрестке молодая дама в туркменском национальном макси смотрела, как два ее малыша с портфелями перебегают дорогу. Видимо, дальше она их уже не провожала.
Я вошел в вокзал. Буфетов внутри не оказалось. В высоком, как собор, пустом зале под потолком свиристела цикада. Я вернулся на площадь. Ни один поезд в этот час не прибывал, не убывал. Сбоку, рядом ср входом, продавали пирожки. Я купил и, отойдя в сторону, начал есть.
Ничего толкового не приходило на ум. Я вернулся в машину, положил магнитофон на колени, включил запись.
Чужой голос, совсем не мой, только напоминавший его, задавал вопросы, Вахидов на них отвечал.
' — И сколько одна лодка доставляла в сутки?
— До ста осетровых каждый раз.
— А по весу?
— Примерно по пятьсот — семьсот килограммов в день круглый год. Иной раз привозили и до тонны…'
Я вырубил магнитофон.
'Размер нанесенного ущерба — миллионы рублей с одной лодки!'
Внезапно я вспомнил человека, которому смело мог оставить на сохранение кассеты.
Я снова сел в 'Ниву', проехал с километр в сторону набережной, вышел и направился к молу.
Темная, тяжелая бирюза тянулась за горизонт, сквозь облака пробивалась узкая щелочка света. Я подошел ближе, 'Александр Пушкин' чуть покачивался на зыбкой воде. Сквозь стекло рубки я увидел черную курточку капитана Миши Русакова. Миша словно отбивал поклоны — фуражка его то появлялась в стекле, то вновь исчезала. Он драил необычного вида лодку, пришвартованную к борту 'Пушкина'.
— Миша, — позвал я. Он не слышал.
— Миша Русаков! Капитан!
'Капитан' он сразу услышал — это было уже от профессии.
— Прошу вас, Игорь Николаевич! — смешные, как у моржа, усы затопорщились.
— Что это за агрегат у тебя там? — Я показал на лодку.
— Бесхозная. Хозяин так и не нашелся… Хотите, покажу ее в действии?
Русаков отвязал цепь, движения его были быстры и четки.
Один за другим он завел спущенные за корму лодочные моторы. Взревев и почти вертикально задрав нос, лодка выскочила в залив, оставляя за собой пенистый след. Вдоль бортов лодки тянулись длинные серебристые 'сигары'. Сделав круг, Русаков выключил двигатели — опустив нос, лодка вернулась на место.
— Игрушка, — сказал Миша Русаков. — Ни один милицейский катер не догонит. А это дополнительные баки с горючим, — он ткнул в 'сигары'. Используются в военной авиации.
Я показал Мише на причал — Русаков накрыл лодку маскировочной сеткой, поднялся ко мне.
— На судне полный порядок, — он полушутливо бросил руку к фуражке.
мы подошли к 'Ниве'. Я достал завернутые в 'Водный транспорт' пленки.
— Это кассеты, Миша, — сказал я. — Очень важные для нас. Положи их подальше. И помни: о них никто не должен знать. Вернешь их только мне…
Миша улыбнулся:
— Хорошо, Игорь Николаевич!
Пленки, жегшие мне руки всю вторую половину ночи и утро, были теперь в надежном месте, я мог не бояться, что у меня их выкрадут из кабинета, из дома, из машины.
Облака начинали рассеиваться. С моря приближалось небольшое судно, похожее по классу на 'Александра Пушкина'. Белые буруны сопровождали его с обеих сторон. Оно передвигалось словно в кипящей воде…
— Это 'Спутник' рыбнадзора. — Миша подал мне руку. Он все хорошо понял. — Не беспокойтесь. Все будет в полной сохранности… Вы домой?
— Нет, надо проехать еще в одно место…
При свете дня Второй тупик Чапаева выглядел грязным рядовым мостком в клоаке гигантского, безбрежно раскинувшегося вокруг Нахалстроя. Грубо окрашенные заборы. Мусор вокруг единственного контейнера. Узкий цементированный тротуарчик с навечно оставленными при его создании вмятинами чьих-то сапог. Гнилостный запах напоминал, что Каспий, как ни говори, находится все-таки во впадине, где все разлагается быстрее, чем наверху.
Дважды прошел я из конца в конец, пытаясь решить, попала ли машина, которую я преследовал накануне, сюда, в тупик. Или в тупик попал я сам, а машина свернула на другую улицу.
Обе версий имели одинаковые права. Водитель мог и свернуть, и поставить машину во двор, тем более что сначала я проехал мимо ВторогоЧапаевского и лишь потом, не обнаружив ее впереди, вернулся.
— Помощь не требуется?
Я увидел мужчину в теплом рыбацком ватнике. Он стоял рядом с дощатым туалетом, напротив забора, — я не сразу заметил его.
Должно быть, он довольно долго наблюдая замоими передвижениями.
— Чапаевских — два тупика? — поинтересовался я.
— Целых четыре. — Он подошел ближе, лицо его показалось мне знакомым. — Смотрю и думаю, что водному прокурору понадобилось в нашем тупике?
Я узнал его.
'Баларгимов… Напарник Ветлугина по последней его охоте на качкалдаков…'
— Материал о самовольной застройке… — Я сам удивился собственной находчивости. — А вы? Ваш дом тут? Он открыл калитку.
— Заходите, посмотрите, как мы живем. Я взглянул вдоль улочки, показавшейся мне вымершей, — вокруг не было ни единой души, не доносился ни один звук.
— Ну что ж. — Я не заставил просить себя дважды.
Маленький двор под стать был каркасно-засыпному ящику, типовому жилищу самстроя. Никакой машины нигде я не обнаружил. Во дворе я увидел песок, несколько крафтпакетов с цементом — хозяин что-то строил. Еще дальше виднелся сарай.
— Сюда. — Дверь открывалась прямо в комнату, прихожей не было.
Вдоль узкого пенала стояли подряд буфет, газовая плита, две узкие, с металлическими спинками, кровати.
На полу с самодельными половиками играли два ясельного возраста малыша. В конце пенала висела занавеска, там была вторая комната.
— Знакомься, — сказал Баларгимов женщине, показавшейся из-за занавески. — Это новый водный прокурор.
— Добро пожаловать. — Жена Баларгимова была русская — с открытым, приятным лицом, пышной грудью, с русым тугим пучком на затылке. На голом предплечье я увидел синюю татуировку — 'Нина'. — Как вам наши хоромы?
— Уютно, хотя и тесновато, — признал я. — А зимой? Не холодно?
— Газ обогревает… Жара, хоть двери настежь! А выключишь — тепло сразу выдувает.
— Другое жилье не обещают?
— Кому мы нужны? Если сами не позаботимся, о нас кто подумает?
Она взяла с буфета маленькие, послевоенные еще часы 'Звездочка', подкрутила, положила на место.
Буфет был старый — с семейными фотографиями между стекол. Фотоснимки чередовались со
