На праздновании, организованном на солнечной веранде парка «Золотые ворота», мистер Валентайн угощал гостей сигарами. Потом задумчиво, руки в карманах, расхаживал по парку. Стоял теплый ноябрьский день, гораздо жарче, чем мог ожидать мистер Валентайн в такую пору. Он никак не мог приспособиться ко всей этой непривычной для себя обстановке. Я шел рядом с ним, попыхивая сигарой. На темном лице моего спутника запечатлелись одновременно и страх, и гордость, и растерянность. Он все пытался разобраться, почему случилось так, что прямо на глазах ломаются его такие очевидные представления. Он привык считать, что основной залог счастливого брака — общность цвета кожи, и теперь ему, должно быть, было как-то неловко.
— Сколько раз твердили ей: возвращайся! — говорил он, когда мы шли с ним по дорожкам; взгляд его блуждал по запоздалым осенним цветам, зеленым кронам деревьев, едва начинавшим буреть, обнаженным до пояса парням, перекидывавшимся летающими тарелками «фризби». — Теперь уже не скажу, что хорошо разбираюсь в этой жизни, но все же кое в чем разбираюсь и сколько уж лет следую праведным путем, указанным господом. И у меня все было
Валентайн делился со мной, как цветной с цветным, словно чувствовал потребность убедить меня в чем-то. Пришлось мне заметить ему, что дочь его, открывшую свой внутренний мир и оберегавшую свое скрытое существо, давным-давно унесло за тридевять земель из тесноты дома, где царят старые предрассудки.
— Так ведь и я ему то же сказал, — подхватил мистер Валентайн. Он затянулся сигарой и перевел взгляд на полянку вокруг эвкалиптового дерева. Там сгрудились гости. Миссис Валентайн распаковывала снедь к столу. Поль смеялся, как мальчишка, раскачивая в руке руку Вирджинии.
— А ведь славная пара, правда? — спросил мистер Дэниел Валентайн.
Пара из них получилась очень славная. Поль снял квартирку в районе Миши, и все свои пожитки они свезли под одну крышу. Были извлечены из ящиков привезенные Вирджинией из странствий плакатики, картинки, скульптурки, развешаны по стенам, расставлены по столикам. Многочисленные книги Поля аккуратно заняли место на полках высоких темных книжных шкафов в маленькой гостиной. После свадьбы я не раз бывал у них; казалось, они очень счастливы. Оба как будто с радостью подбирали осколки своих раздробленных жизней, чтобы все сложить заново. Вирджиния служила в одной государственной конторе. Поль днем трудился на стройке, а вечерами готовился к защите диплома в местном благотворительном колледже. Занимался он весьма усердно, с регулярностью и дисциплинированностью решительного человека. Думается, в нем еще жил суровый дух прерий; привычка предвидеть наступление холодов побуждала работать, не откладывая на завтра. Вместе с тем супруги стремились жить с поистине интернациональной общительностью. С помощью соседей-чикано учили испанский. Друзей выбирали, исходя из самобытности характера. Подобного открытого образа жизни я, пожалуй, не встречал. Их дом существовал для людей, здесь с радушием принимали чикано, азиатов, французов, бразильцев, черных и белых американцев. Но в их районе население постоянно мигрировало, мешалось. И поселились они там как раз в тот момент, когда стали проникать туда новые отношения. Хотя нагрянули не так очевидно, как на северо-востоке, но, похоже, несли с собой то же.
Все это время отец Поля беспрестанно напирал из своего Канзаса. Думается, наконец осознав, что Вирджиния — это серьезно, он ужаснулся за будущее своего семейства. Регулярно названивал из своего городка, суля Полю щедрую финансовую поддержку, если тот надумает развестись. Словно и не сомневался, что это неизбежно. По телефону велись перебранки. Отец обвинял сына в том, что тот стал мыслить, как негр. Отец обвинял сына в том, что тот дал себя заманить. Сын обвинял отца в косности. Сын обвинял отца в отсталости. Никто никого не убедил, однако споры велись во вполне пристойном тоне. Отец Поля был всего лишь бизнесмен-профессионал. Его интеллект был сугубо рыночным. Я убежден, что он рассуждал так: сын вложил капитал в невыгодное предприятие, и положение следует исправить, как только акции Вирджинии прогорят. Вопрос цвета кожи как таковой в разговорах не всплывал. Отец считал, что ситуация элементарнейшая. Однако Поль так не считал.
Как-то в начале декабря они пригласили меня к себе на ужин.
— Старый мерзавец боится, что ему, не дай бог, придется целовать черномазого внучонка! — говорила Вирджиния. — Повезло ему, я не стерва, не то с удовольствием послала бы ему открыточку, где паяц белорожий, вымазанный под негра!
Говорила со смехом, но привычной иронии в ее голосе я не уловил. Засунув руки в задние карманы джинсов, Вирджиния привалилась к плите.
Поль пил вино за кухонным столом. С видом обеспокоенным, насупившись.
— Отец — человек очень порядочный, но на свой лад, — произнес он. — Дальше своего носа не видит. Того, кто думает иначе, попросту не признает. Чернокожих как народ он не понимает. А уж Джинни понять ему будет совсем непросто! — Поль усмехнулся, ясные глаза блеснули. — У нее ведь врожденный дух противоречия! Никаких установок не признает. Все вы такие…
Я подсел к нему, налил себе красного вина. Вирджиния готовила какое-то пряное блюдо из испанской кухни, и, вдыхая ароматные пары, я почему-то совсем расслабился. Осушив стакан, я сказал:
— Мне понятны опасения твоего отца. Считается, при таком союзе кто-то из вас двоих либо скоро умрет, либо на всю жизнь станет калекой, либо кого-то, тебя или ее, в один прекрасный день громом поразит в момент любовной утехи.
Поль усмехнулся. Отпил из стакана.
— У нас с ней обычная жизнь, не какое-нибудь кино. И
Вирджиния помешивала на огне красный соус. По кухне плыл сочный запах острых специй.
— А в Голливуде крутят одно и то же, — заметил я Полю.
— У нас обычная жизнь! — снова усмехнувшись, сказал он. Он заметно пьянел. Отпил еще вина. — В нашем доме принято думать так, как есть на самом деле. С точки зрения обывателя, Джинни чернокожая, но на самом деле в ее жилах и африканская, и европейская, и индейская кровь. Для многих она грубиянка, но здесь, дома, нежная и ласковая жена. С людьми она обычно крута, со мной — покладиста. Немало мне потребовалось времени, чтобы в ней как следует разобраться, а моему отцу потребуется много больше. Он у меня не слишком деликатный, прямолинейный. Но я буду ждать. Я считаю, что мой брак — это вклад в будущее. Постепенно отец смягчится, тогда я приеду домой со своей женой. Повторяю,
— Старый мерзавец, хоть бы слово сказал, когда я трубку беру! — бросила Вирджиния от плиты.
Поль сжимал в пальцах стакан, вид у него был загнанный, виноватый. Хоть это и не мой сюжет, все же я не мог не вмешаться — он мне представился тупиковым. Я налил себе еще вина, взглянул на Поля, сидевшего напротив. Голая лампочка над столом зловеще отсвечивала в моем стакане с красным вином.
— Здесь, — сказал я, — иное время, не то, что сейчас на том побережье. Когда мы тут говорим: «Добрый день!», на северо-востоке скажут: «Спокойной ночи!» Тут дело в расстоянии — не во взглядах. Идеи, зарождающиеся там, на востоке, доходят до нас быстро, но многоликость здешней жизни как бы замедляет их внедрение. И все же всякой мыслящей личности нужна среда для самоутверждения. Нельзя углубляться лишь в собственное представление — оно достаточно ограничено.
Поль кинул на меня взгляд исподлобья. Явно раздраженный.
— Не понял, о чем ты, — сказал он.
— Найдется такой, кто предъявит тебе иск. События повернутся так, как тебе и не снилось. А пока еще есть время, действуй, убеждай отца, что ты от жены не отречешься, и ныряй поскорей худо-бедно под родительское крыло.
