— Может, хочешь пойти к себе и там доешь?
Джин не ответила.
После ужина ей пришлось помочь матери с посудой. Уоллес, примостившись на стуле у плиты, о чем-то размышлял, попыхивая трубкой, а может, просто притворялся, что размышляет. Джин боялась на него взглянуть, боялась не сдержать презрения, а если бы и взглянула, то в ответ получила бы только приветливую, застенчивую улыбку, словно извинение за то, что он здесь — с «семьей», с «любовью», так удачно избавленный от одиночества. «Но ведь все это ложь, — горько думала Джин, — все мы здесь одиноки. Мать словно стихия, — думала Джин, — ливень, ураган, нечто проникающее в каждую щель и угол, все сминающее и опрокидывающее на пути. Конечно, отец был не лучше, чем Уоллес, — такая же тряпка. Никогда не спорил с матерью, только молча терпел громкую ругань». Было время, когда Джин ненавидела ее за эти постоянные вопли, но потом стала понимать, что жестоким-то был он, отец, даже не жестоким, а каким-то недоразвитым, недоделанным, будто чего-то в нем не хватало. Но теперь отец умер, и его место занял Уоллес, провонявший весь дом табаком. Какая же разница? Джин отдалась этому парню, Бобу, чтобы отвлечься, думать о другом, о другом беспокоиться, но ничего не вышло. Все ее попытки рушились под напором матери.
Она ушла к себе в комнату и включила радио. Вдруг кто-то ворвался в дом, шумно хлопнув входной дверью. Зазвенел голос Тимми. Джин привстала: что случилось? Тело напряглось, точно в ожидании боли. Тимми в страшном возбуждении что-то орал, но слов было не разобрать. Она выскочила из комнаты и столкнулась с братом в темном коридоре.
— В чем дело? — спросила она.
— Убийство! — крикнул брат и, оттолкнув ее, побежал к себе. Все бросились за ним, лишь Уоллес приотстал.
— Да что случилось-то? Что? — закричала Джин, судорожно вцепившись в ворот своего платья.
Тимми появился с ружьем. Высокий, толстоватый парень с довольной физиономией.
— Ну, мне надо спешить обратно, ребята ждут. Там шериф, полиции понаехало, а нам поручили искать убийцу.
— Да кого убили-то? — заорала мать, сердито дергая его за рукав.
— Сына у Шефера, его младшего, ну, как его там?.. Энди, да ты знаешь. — Он толкнул брата в грудь. — Во, точно, Фреди. Его и убили. Только пока неизвестно — кто. Прямо в переулке у канавы, как раз за домом. А нам поручили убийцу искать.
— Его убили, этого малыша? За что? — спросила мать.
— Вот и надо выяснить. Всего ножом исполосовал, сволочь. Ведь этот Фреди еще ребенок совсем. — Тимми безуспешно пытался протиснуться мимо матери. — Ну ладно, пойдемте вместе, посмотрите, как мы присягу давать будем и вообще… Там собак привезли. Ну что, идете?
Уоллес хотел было что-то сказать, да мать его одернула. Они все заторопились к выходу, одна Джин осталась стоять, прислонившись к стене. Дом, словно наэлектризованный энергией брата, ходил ходуном, а он все не мог угомониться:
— Фреди был жив еще, когда его нашли. Собака притащила к нему другого парнишку. Он тогда еще не умер, прямо на глазах кончался… весь исполосованный. Парнишка его нашел, а он уже при смерти, даже и сказать ничего не может — бредит только.
Джин ушла к себе и врубила приемник на всю мощь. Сначала в голове не было ни единой мысли — она стояла оцепеневшая, пустая, просто какой-то предмет в маленькой затхлой комнатке с косым потолком (лестница на третий этаж проходила как раз над стенным шкафом).
— Никто из моих знакомых не мог этого сделать, — наконец осмелилась она произнести во весь голос.
Только отзвучали слова, ее глаза остановились на черном проеме окна, где застыло, наблюдая за ней, ее же собственное отражение.
Они вернулись через несколько часов, и голос Тимми загремел по дому с той резкой отчетливостью, с какой звуки разносятся ночью. Джин разобрала «шериф», «ребята», «парнишка», но общего смысла не поняла. Она не встала, когда компания, о чем-то споря, шумно ввалилась в дом, только прислушалась: с ними ли Уоллес, может, домой уехал — ведь уже поздно?.. Куда там, вот и он что-то бормочет. Все уселись в гостиной, словно был праздник. Джин все не вставала. Через несколько минут, облизывая мороженое, прибежал Энди.
— Ты чего, заболела, что ли?
— Пошел к черту, — прошипела она.
Энди выразительно присвистнул и хлопнул дверью. Джин даже не шевельнулась, точно тяжелобольная. Она уснула, хотя радио было включено, а в гостиной продолжались пересуды, и только поздно ночью ее разбудил резкий треск радиопомех. Все вокруг было мирным, знакомым — даже ее собственное испуганное, размытое в стекле отражение.
На следующий день на работе только и разговоров было что об убийстве. Все говорили, говорили; приходилось по сто раз выслушивать одно и то же, видеть подавленные, недоуменные лица. Старуха, которая вместе с Джин запачканными краской пальцами разбирала почту, знала все подробности и каждому их выкладывала: и что мальчонке было девять лет, и что ничего подобного у них еще не случалось, а то, прошлогоднее убийство не в счет — обыкновенная драка по пьянке, так что ничего подобного еще не было; а когда его нашли — другой парнишка нашел, — он еще не умер, но был при смерти, говорить уже не мог, лишь стонал и исходил кровью прямо на глазах. Шерифу, уж будьте уверены, кое-что известно, но он молчит. Его-то не провести — тертый калач… А мальчонке девять только. У Шефера и другой сын есть, Билл, а этот, Фреди, знаете, щупленький такой, все на велосипеде катался, в магазин после школы заходил — мешал всем, само собой, но вообще-то был безвредный. (Почта — длинная стойка в глубине небольшого бакалейного магазина.) А самое странное, что собака, его собственная собака, даже и не гавкнула — так и спала все время в доме.
Чем дальше, тем больше Джин запутывалась. Ее сбивало с толку даже не убийство, а что-то другое, происходящее с ней самой. Она быстро утомилась, стала сонной, рассеянной, руки еле двигались, а когда заглянул Боб, она даже не нашлась, что ему сказать.
— Думаешь, его поймают? — спросил он как бы между прочим.
— Поймают? Кого?
— Ну того, кто мальчишку убил.
— А, его… Конечно.
— Говорят, шериф знает кое-что… — промямлил Боб.
Ушел он — пришли другие. Старуха все не унималась. Джин бесила такая страстная неутомимость. Перебирая неловкими, холодными до омерзения пальцами почту, она с ненавистью прислушивалась к злорадному голосу. «Что-то со мной не так. Что же творится?» — мучилась она. Мальчика она знала и все думала о нем, стараясь представить его неприметное личико, бесплотное, как отражение в стекле, но не могла сосредоточиться: черты получались неясными, расплывчатыми. В голове назойливо вертелось: «Не мертвый — умирающий… не мертвый — умирающий…» Слово «умирающий» поразило ее. Почему не мертвый, почему умирающий? А долго он умирал? Джин закрыла глаза и, вцепившись во что-то перед собой — оказалось, в край прилавка, — подумала, что не сможет жить, пока не найдет ответа.
Боб опять подвез ее домой, по дороге он что-то мямлил про убийство, про новые факты. Говорили, что в переулке была чья-то машина, что мальчишка незадолго до убийства запустил в кого-то камнем, что его отец опять запил…
— Да замолчи ты, наконец, — не выдержала Джин и отвернулась. Боб больше не проронил ни слова. Около дома она выпрыгнула из автомобиля и, не обернувшись, побежала к крыльцу. Хорошо еще, что не видно машины Уоллеса, но матери тоже не оказалось дома. И Энди не было. Джин рассеянно прошла по комнате до лестницы, поднялась на второй этаж и остановилась, прислушиваясь: наверху гулял сквозняк. Что может быть на третьем этаже, кроме старого хлама? И все-таки ее охватил страх: вдруг там прячется убийца? Сначала скитался по полям и лесам, а теперь затаился у них в доме. Джин спустилась и села в гостиной, сложив руки на коленях, чувствуя беспомощность перед убийцей, перед его таинственной властью. Так она и сидела, словно забытый гость, пока не пришли Уоллес, мать и Энди.
С холода лицо матери раскраснелось.
