Глава IX. Час Пи
Что ни говори, а мне грех жаловаться на то, как я провожу отпуск. Позволяю себе всякие вольности и даже, если подумать, ударился в бесшабашное веселье: кальвадос и шампанское коньяк «Дачия» и сигареты, женщины разного возраста и разного психофизического склада, чьи портреты кисти видных художников я развешиваю по дому, карточные игры в притонах и так далее и тому подобное… «А за решеткой жизнь — так бы жил любой», как пел пьяный тюремный надзиратель в одной оперетке.
Все же не стоит делать хорошую мину при плохой игре. Даже если игра не так плоха, как кажется. Правда, я не нашел Тебейку и путь, на котором я его искал, закрыт определенно, но что-то говорит мне, что очень скоро дичь сама выбежит мне навстречу.
И телефонный звонок, раздающийся у моего изголовья в понедельник утром, звучит для меня в первую секунду как охотничий рожок.
— Да, доктор, к вашим услугам. Заедете за мной? Прекрасно. Через четверть часа буду ждать внизу.
Уже положив трубку, я соображаю, что не спросил Паула Чернеску, есть ли у него мой адрес. Он был так взволнован, что я бы не удивился, если бы он забыл об этой маленькой подробности. В таком случае он, разумеется, позвонит еще раз, но я уже под душем и, значит, не услышу звонка. Тогда ему придется еще раз набрать мой номер, и я опять его не у слышу, потому что хотя душ уже выключен, но невозможно жужжит моя электробритва. Тогда, по логике вещей, он позвонит в третий раз, и теперь-то, поскольку ничего не льется и не жужжит, а я уже одет, я наверняка его услышу. В самом деле слышу: внизу клаксонят, и, выглянув в окно, вижу старенький «фиат». Спускаюсь вниз.
— Я боялся, что вы не знаете моего адреса.
— Посмотрел в адресной книге, — одним махом разрушает он все мое давешнее логическое построение и продолжает: — Если вы ничего не имеете против, поедемте ко мне, вы со вчерашнего дня дом не узнаете, а по дороге я вам все расскажу.
Я, конечно, соглашаюсь, хотя Паул Чернеску действительно так взволнован, что ведет машину, вероятно, гораздо хуже, чем несколько лет назад, когда сдавал экзамен на права под надзором какого- нибудь моего коллеги из дорожного движения. Сворачиваем за угол, чуть не совершив наезд на изумленную старушку.
— Вчера вечером я лег спать довольно поздно, — начинает Паул Чернеску. — Был в гостях, не знаю, надо ли говорить — у кого, это не имеет никакого отношения к случившемуся…
Я и сам не знаю, надо ли называть имена, у меня в голове другое: предложить ему повременить с рассказом до дому. Если произойдет авария, его могут заподозрить в покушении на представителя следственных органов при исполнении последним служебных обязанностей… А если заткнуть ему рот, это только усилит его нервозность и увеличит опасность катастрофы…
— Значит, так, вы легли спать поздно…
— Часа в два. На ночь еще почитал медицинский журнал, американский, так что лампу погасил около трех. И сразу заснул. Решил позволить себе спать до десяти, потому что сегодня понедельник и у меня прием после обеда. Но еще не рассвело, как меня разбудил легкий шум, мне показалось, что это в гостиной, Я подумал было, что померещилось или приснилось, но шум повторился. Я живу один во всем доме, другого ключа ни у кого нет, и я никогда не держал ни собак, ни кошек.
При этих словах — вероятно, дабы подтвердить свою неприязнь к вышеуказанным четвероногим — он пытается переехать бело-рыжего кота. Затем продолжает:
— Я затаил дыхание и, когда в третий раз услышал скрип паркета, понял, что это чьи-то шаги. Я вообще не из пугливых, но смерть Дана мне порядком расшатала нервы, и, должен признаться, у меня мороз пошел по коже.
— В такой ситуации трудновато сохранять невозмутимость, — поддакиваю я. — И дальше?
— Я крикнул: «Кто там?» — и попытался зажечь ночник. Но, сколько раз ни нажимал на кнопку, лампочка не зажглась. Тогда я спрыгнул с кровати, бросился к двери и повернул выключатель. Безуспешно. Оружия у меня в доме, конечно, никакого, разве что пара скальпелей в кабинете, и я схватил первый попавшийся тяжелый предмет, бронзовую статуэтку, копию с Родена. Осторожно открыл дверь из спальни в гостиную… Может быть, опускать подробности?
— Для начала советую не пропускать светофоры. А подробности нам нужны.
— Значит, так: вхожу в гостиную и там снова пытаюсь зажечь свет. Опять напрасно. И тут слышу голос.
— А вы можете в точности повторить, что он сказал?
— Почти уверен. Тем более что разговор был чертовски лаконичен. Он сказал: «Не мельтеши, шеф, я вывернул пробки». Голос такой хриплый, пропитой или прокуренный, откуда-то слева, но я ничего не видел, потому что шторы были опущены. Я даже хотел запустить наугад в темноту своей бронзовой статуэткой просто на голос, но шансов попасть было мало, к тому же он мог оказаться вооруженным или вдруг зажечь фонарь. А он еще сказал: «И брось эту штуку». Это, может быть, стыдно, но я бросил. А сам спрашиваю: «Кто ты такой и что тебе надо?»
— Он ответил?
Паул Чернеску жмет на тормоза, потому что мы подъехали к особняку на площади Росетти.
— Войдемте, и я вам все наглядно покажу. Дверь он открывает без ключа.
— Вы не заперли?
— А как запрешь, этот тип взломал замок. Поскольку я отлучался всего на полчаса, я попросил одного соседа посторожить.
В эту минуту из-за соседней двери действительно показывается старик в халате и тапочках.
— Это я, господин Панаитеску, спасибо, я приехал.
— А я тем временем послал за слесарем, сейчас подойдет, врежет вам новый замок, — говорит пожилой господин Панаитеску.
— Еще раз очень вам признателен, — благодарит доктор, и мы входим.
С первого взгляда видно, что в квартире Паула Чернеску за ночь произошли существенные перемены. Все, что было полками, ящиками, этажерками, шкатулками и тому подобным, опрокинуто, сломано, перерыто без жалости. Не пощажен и кабинет. Витрины с наборами медицинских инструментов выглядят как в военном госпитале после прямого попадания бомбы.
— Как вам нравится, товарищ майор? Этот тип хорошо потрудился.
Я тяжело опускаюсь в кресло и прошу его продолжать рассказ.
— Итак, я спросил его, кто он такой и чего хочет. «Кто я такой — не твое собачье дело, — так он мне ответил, — а зачем я пришел, ты лучше меня знаешь». Я попытался с ним объясниться: «Тебе, наверное, деньги нужны, но у меня при себе всего сотни две», У меня и правда, по случайности, в тот момент в доме больше не было, И еще добавил как дурак: «Честное слово!» Вот тогда он меня и стукнул в первый раз.
К моему стыду, я только теперь замечаю на левом виске Паула Чернеску свежую ссадину.
— Я потерял равновесие, но прислонился к стене и не упал. Он трахнул здорово, может быть, вон тем стулом, видите, валяется. Потом заорал, не стесняясь, во весь голос: «Деньги? Нужны мне твои вонючие деньги!» Точно не помню, но, кажется, он так и выразился: вонючие. «Драгоценности давай! Драгоценности!» Я совсем обалдел от этих криков и тоже заорал, к тому же я надеялся привлечь внимание соседей, хотя на супругов Панаитеску надежда небольшая. Я кричал: «Какие драгоценности, какие еще драгоценности? У меня никаких драгоценностей, кроме дешевого перстня и золотого нательного крестика, бери и убирайся к черту!» Я думал либо его угомонить, либо, наоборот, раззадорить так, чтобы он подошел ближе и чтобы я мог с ним схватиться на равных, потому что, как вы понимаете, я умею дать сдачи при необходимости… Правда, я подумал, что их может быть двое, если не больше. Но тип не унимался, только голос понизил: «Драгоценности, отдай драгоценности или скажи, где спрятал!» Я ему снова: «Никаких у меня нет драгоценностей, и нигде я ничего не прятал!» Потом я замолчал, и он замолчал. Я почувствовал, что он приближается, и приготовился к защите, причем я знал, что он меня видит, а мои глаза еще к
