темноте не привыкли, но тут я сделал ошибку, и она могла стать для меня роковой, да и стала в какой-то мере: я отошел от стены. И в ту же секунду на моей шее захлестнулся то ли ремень, то ли шарф. У меня было такое ощущение, что этот тип сзади, я попытался отбиваться локтями и ногами, но было слишком поздно. Дыхание перехватило, я только слышал как сквозь сон: «Драгоценности, драгоценности…» А потом больше ничего не помню, наверное, свалился как мешок с картошкой. Очнулся час назад. Вернее сказать, ожил.
Встаю с кресла и подхожу к доктору Чернеску. У него на шее — багровая полоса во всем своем великолепии. Хреновый ты сыщик, Аугустин Бребенел! Даже этого не заметил. Тебя надо перевести куда полегче. Однако теперь, когда я вижу все собственными глазами, могу сказать с определенностью: ни один симулянт в мире, каким бы талантливым он ни был, не поставил бы себе таких синяков. Остается только кое-что уточнить.
— А какое ваше впечатление: бандит устроил этот декор до того, как попытался вас задушить, или после?
Чернеску на секунду задумывается.
— Я тоже задавал себе этот вопрос, но потом подумал: какая разница, разгромил он квартиру до или после того?
— Разница существенная, доктор. Потому что в первом случае мы имели бы дело с вором, застигнутым случайно за работой, а во втором — с форменным покушением на жизнь.
— Вообще-то я вряд ли спал таким глубоким сном, чтобы не услышать, как громят квартиру. Драгоценности он, видите ли, искал, как вам это понравится, у меня! Так что я думаю, он орудовал, когда я уже потерял сознание, тем более что и в спальне все тоже вверх дном. Ничего не нашел, естественно, плюнул и удрал. Может, наводка плохо сработала. Правда, он один раз назвал меня доктором, но докторов много, и у кого-то, надо полагать, есть и драгоценности!
Бегло осматриваю комнату, перехожу затем в спальню, где меня встречает такой же разгром. Все это только подтверждает мои предположения. Вот только два слова, сказанные доктором, — я это точно знаю — неправда. Всего два. Ни больше и ни меньше.
Возвращаюсь в гостиную.
— Да, доктор, может быть, он действительно просто ошибся и вы стали жертвой недоразумения. Но есть и другая вероятность: бандит мог искать у вас драгоценности, о существовании которых вы даже не подозреваете.
— Я вас что-то не понимаю, — говорит доктор.
— Я тоже еще не все понимаю, но не исключено, что завтра утром я вам позвоню и дам объяснения, которые вас удовлетворят, Через полчаса я пришлю все тут сфотографировать, после чего можете наводить порядок. Выспитесь хорошенько ночью, дом будет под охраной. Кстати, у вас ничего не пропало? Ну, нет ли у вас ощущения, что он все же что-то украл, хотя бы тот же крестик, или тот же перстень, или ту же пару сотен леев? А может, какой-нибудь ценный медицинский инструмент или что-то из предметов искусства?
— По-моему, нет. Это было бы очень неприятно, особенно если бы инструменты, потому что они — собственность поликлиники. Так, на первый взгляд, как будто бы все цело. И каким-то чудом остались нетронутыми мои восковые фигурки. Но я еще посмотрю как следует, И сообщу вам либо сегодня, либо завтра.
— Вы мне звонили из дому?
— Да, телефон работает. Он провод не стал обрезать, да, впрочем, телефон у меня на тумбочке, в спальне.
— Значит, я могу позвонить?
— Конечно, конечно.
Звоню капитану Марчелу Константину, даю ему адрес доктора и необходимые распоряжения насчет фотографирования и охраны. Затем, помявшись, прошу прислать мне срочно немного денег, прямо домой. Разговор на этом кончаю, прощаюсь с доктором, он предлагает:
— Вас подбросить?
— О, не беспокойтесь, я не домой, мне тут надо зайти в одно место, неподалеку. Лучше отдыхайте. До свидания.
В самом деле, место моего назначения — в двух шагах. Миную университет, Национальный театр и отель «Интерконтиненталь», ныряю в переход — и вот она, Центральная библиотека. Справляюсь, где тут детский отдел. Поднимаюсь на второй этаж, и меня встречает улыбающаяся дама с видом законченного педагога и избытком диоптрии.
— Вы не могли бы дать мне на несколько минут сборник сказок, где есть сказка о курице, которая несла золотые яйца?
Глаза под толстыми стеклами линз расширяются, как будто я одновременно бросил два камушка в тихое зеркало озера. Концентрические круги разбегаются на пол-лица.
— Не будете ли так добры повторить?
Я повторяю. Меня просят подождать. Я жду. Минут через семь дама выносит мне кипу книг Перро, Испиреску и братьев Гримм. Ласково предлагает:
— Вот, можете полистать.
— Благодарю, я уже сам вспомнил, простите за беспокойство, — отвечаю я и иду к выходу.
Представляю, какую оторопь — или негодование — шлют мне в спину добрые очки.
На бульваре клокочет жизнь. Время не самое подходящее для прогулки, но я не хочу забывать, что истекают последние мгновенья моего отпуска. Интересно, вся эта толпа, в которую я затесался, тоже в отпуске? Отнюдь не в первый раз я задаюсь вопросом, как объяснить такую загруженность улиц в рабочее время. Женщины и мужчины во цвете лет, старики, молодежь, ребятишки… Скажем, так: одни на самом деле в отпуске, потому что отпуска приходятся и на октябрь, другие — те, что постарше, — пенсионеры, кто-то работает в вечернюю или ночную смену, кто-то — командированный… Да, пожалуй, все сходится. Впрочем, я, кажется, и по телевизору видел: людей анкетировали на этот предмет, довольно-таки деликатный.
С этими мыслями — поскольку основные как будто бы прояснились в голове и позволяют мне расслабиться перед предстоящей нелегкой ночкой — добираюсь до галереи Симеза, прежде завернув домой, чтобы прихватить конверт с деньгами, брошенный в мой почтовый ящик людьми обязательного, как всегда, капитана Марчела Константина… Ну вот! Так тебе и надо, чтобы не отвлекался на пустяки и не разводил трехгрошовую философию: в галерее сегодня выходной, потому что понедельник. В принципе я могу зайти сюда и завтра утром, мне всего-то и надо минут пятнадцать-двадцать. Прохожу дальше, намереваясь заглянуть в «Подгорию» на чашечку кофе, но раздумываю и решаю пустить все же в ход свое удостоверение.
Таким образом я попадаю на выставку, сопровождаемый на почтительном расстоянии хранителем, который изучал мой документ несколько минут, но, похоже, так и не развеял всех своих подозрений.
Я довольно легко ориентируюсь и решительно выбираю «Пейзаж с карликовыми кустами», тщательно отгравированный Даном Сократе в той манере, вполне традиционной, название которой для меня звучит экзотически: офорт.
Настойчиво изучаю пейзаж. Желто-зеленый куст тускло светится в центре композиции. Слегка наклоняюсь вперед, чтобы разглядеть в левом нижнем углу, у самой рамы, энергичную подпись художника и дату: ноябрь 1955. Все верно…
Чувствую за спиной хранителя. Он стоит метрах в двух от меня и чуть сбоку, не дышит и, вероятно, гадает, о чем я думаю и не вор ли я, который подделал удостоверение, с тем чтобы похитить картины, как в стихотворении Сореску, переложенном на музыку Богардо. Но я сосредоточен на одной гравюре. Мне не составило бы труда ее сфотографировать, но раз уж назвался груздем — полезай в кузов: раз уж впутался в историю с богемой, с актрисами, художниками и натурщицами, так давай приноравливай к ним шаг хоть на эту последнюю сотню метров и «увековечивай» изображение без фотобумаги, одной только силой своего образного восприятия.
— Может, вам стульчик?
