вдруг влюбился в Адриану. Она его никак не поощряла, но Мирча не умеет притворяться, и Дан скоро обо всем догадался. Устроил безобразный скандал, и Мирче пришлось перебраться на другую квартиру, я с трудом их помирил. Но Дан все равно через несколько дней уехал в Мамаю.
Четырнадцать вопросов, один неотложнее другого, теснятся у меня на губах. К моему удивлению, конкурс выигрывает самый невинный:
— А я думал, Мирча Рошу имеет виды на Виорику…
Паул Чернеску первый раз широко улыбается.
— На Виорику? Надеюсь, вы это не всерьез? Виорика слишком красивое создание, чтобы ее монополизировал кто-то один, будь то даже сам неотразимый Мирча.
Я судорожно глотаю.
— Тогда вернемся к…
— К чему? Ах, да. В общем, мы особенно не огорчились. Решили подождать, когда Дан успокоится и поймет, что все это глупости. Адриана никогда бы не смогла…
Он вдруг осекается и смотрит мне в глаза с совершенно новым выражением.
— Постойте-постойте. Ваша фамилия не Бребенел? Вы Аугустин Бребенел?
Включаю официальный тон:
— Майор Аугустин Бребенел из следственного отделения милиции. Расследую дело об убийстве художника Дана Сократе. И вопросы здесь задаю я один.
Он пытается сдержать улыбку, стискивая зубы.
— Прошу прощения. На чем мы остановились?
— Вы сказали, что особенно не огорчились.
— Да, и я еще подумал, что Дан так бурно прореагировал из-за тех своих застарелых страхов, он как бы пошел на отвлекающий маневр, чтобы заглушить новый приступ страха. Не знаю, я понятно говорю или нет…
— Это-то понятно. Я другого не понимаю: его страхи возобновились сами по себе или их что-нибудь спровоцировало? Неожиданная встреча или что-то в этом роде.
— Встреча? Да нет. Хотя один раз в Мангалии…
— Так-так…
— Мы сидели всей компанией в летнем кафе. На второй или на третий вечер после приезда. Разговор шел о машинах, а Дана этот предмет никогда не интересовал. Из нас всех у него одного не было машины. Но так получилось, что в какой-то момент я обратился к нему — не помню уже, в связи с чем. Он не только не ответил, но даже не услышал меня. Я взглянул внимательнее: он уставился в одну точку, как будто увидел что-то на улице. И сидел так минуты две, отключась совершенно. Мы все замолчали и смотрели на него, чувствуя, что с ним что-то происходит. Потом он встряхнулся и ответил мне как ни в чем не бывало. Только с этой минуты его опять стало что-то мучить с новой силой, я это заметил. На другое утро, на пляже, когда мы остались одни, я попытался его расспросить, но наткнулся на такую же стену, что и пятнадцать лет назад. В то утро и вышел этот скандал с Мирчей.
Тут есть несколько моментов, которые следует непременно обдумать. Но пока надо отпустить человека.
— Последний вопрос, простая формальность. Где вы были в пятницу вечером, между десятью и двенадцатью?
Он морщит лоб, потом с извиняющейся улыбкой достает из кармана маленький ежедневник. Я перегибаюсь через стол и заглядываю в него. Против пятницы одно-единственное слово: концерт.
— Да, конечно, мы были с Мирчей на концерте. Еле достали билеты! Я вообще, знаете ли, не поклонник эстрады, но это было ревю со специальной программой для курорта. Выступал Антон Кэлиною — бесподобный фолк-певец типа Боба Дилана…
— Еще одно уточнение. До Констанцы вы добирались на своей машине?
— Нет, на Мирчиной «дачии». У моего «фиата» барахлят тормоза, так что я решил не трогать его до отъезда.
— Благодарю вас. Будьте любезны, оставьте мне вашу визитную карточку. И пригласите, пожалуйста, вашу спутницу, раз уж она пришла.
Виорика одета несколько солиднее, чем на пляже. И все равно мне трудно смотреть на нее казенным взглядом. Тонкая ткань, прикрывающая ее формы, только усиливает мое волнение. Сев, она принимает позу отличницы на экзамене. Первый ее жест именно такой, какого я ожидал: она как бы натягивает на колени, хотя до колен далеко, свою мини-юбку. Прежде чем заговорить, мне приходится хорошенько откашляться.
— Ваше имя?
— Виорика Ибрахим.
— Студентка?
— Да, тюркская филология, второй курс. Теперь уже третий, — поправляется она с легкой улыбкой.
— Возраст?
— Двадцать один.
Я вынужден формулировать вопросы как можно короче, чтобы не отказал голос. В жизни не видел такой подстрекательницы — и ведь вроде бы палец о палец для этого не ударит!
— Вы знали Дана Сократе?
— В какой-то степени. Он снимал комнату неподалеку от нас, но был так влюблен в свою жену, что на меня даже не смотрел.
Ой ли? Едва удерживаюсь от недоверчивой улыбки.
— Что-то стряслось? — мелодично спрашивает она.
— М-да, в некотором роде… Вас проинформируют ваши друзья. Разве Мирча Рошу вам ничего не сказал, пока я беседовал с Чернеску?
— Ни слова. Сидел как в воду опущенный.
На несколько секунд между нами повисает молчание, насыщенное электричеством. Если на счет «три» я не найду хлесткой реплики, я погиб.
— Кстати, какого рода отношения у вас с Мирчей Рошу и Паулом Чернеску?
Нет, мне не удалось вогнать ее в краску.
— Вы хотите знать, живу ли я с кем-нибудь из них?
— Ну… скажем так…
— Не люблю экивоков. Нет, не живу. Пока. Не знаю, с кого начать. Мне нравятся оба.
— Дан Сократе тоже вам нравился?
— Может, и нравился, но не в моих привычках разбивать семьи.
Чувствую, что леденею. Как можно скорее положить конец этим разговорчикам!
— Прошу вас вспомнить, что вы делали в пятницу вечером. Поточнее.
— Какой вы быстрый, разве сразу вспомнишь?.. В пятницу мы с Мирчей, кажется, были в Эфории, в «Римском баре». Паул что-то скис, и мы поехали вдвоем.
— Интересно! А ваши друзья утверждают, что были в Констанце, на концерте, и что вы ждали их у выхода.
— Ах да, точно! Я перепутала: в баре мы были в четверг… Кажется, не врет, Все-таки надо проверить.
— Хорошо. В таком случае, что вы делали, пока Мирча Рошу и Паул Чернеску сидели на концерте?
Обязательно надо отвечать? Конечно, раз я спрашиваю.
Она в нерешительности. Первое смущение. А кто подсчитал-мои?
Ладно. Я заходила к одному приятелю, Михаю Кэлимэнеску из театрального. У него был междусобойчик, так, для узкого круга…
Она понижает голос, произнося последние слова, и на меня обрушивается лавина образов на грани галлюцинации: оргия, запретные удовольствия, гашиш и марихуана, стриптиз, гурии магометанского рая. Голова кружится, приходится сделать усилие, чтобы прийти в себя. Более чем вероятно, что это была
