им методах яровизации и о перспективах, открывающихся в связи с этим в области сокращения вегетационного периода растений. По предложению наркомзема тов. Яковлева... конференция наметила комиссию..., тов. Яковлев особо подчеркнул значение работ агронома Лысенко' (23).
В те же дни газета 'Известия' писала так:
'Тов. Яковлев подчеркнул, что совершенно особо должен быть поставлен вопрос о работах тов. ЛЫСЕНКО. Сам тов. Лысенко еще недостаточно отдает себе отчет о значении своей работы, а ее значение ОГРОМНО... Наша задача -- ...уже весной 1933 года применить метод тов. Лысенко в МАССОВОМ масштабе, в масштабе по меньшей мере сотен тысяч гектаров. Только в этом случае дело будет поставлено действительно по-научному, действительно по-революционному' (24).
Научные, приравнивавшиеся к революционным, заслуги Лысенко отмечал не один Яковлев. Услышав выступление Лысенко, Молотов в кулуарах с похвалой отозвался о нем. По рассказу академика ВАСХНИЛ Н.В.Турбина, также допущенного на конференцию, мнение Молотова оказалось очень важным для Яковлева, который, узнав об этом, воспылал еще большей любовью к Лысенко. В постановлении, принятом на конференции, указывалось: 'необходимо развернуть работу по установлению способов предпосевного влияния и на другие растения...', то есть не только на хлебные злаки (25).
Пытаясь понять корни легкомысленного отношения к пока еще не прошедшим серьезной проверки рекомендациям, следует обратить внимание на два момента. Первый -- это взрыв интереса широких слоев общественности к всевозможным залихватским проектам, взрыв, рожденный общим оптимизмом и верой, что недалеко то время, когда и природа, и люди, и общество в целом будут перестроены, когда 'открытия инженера Гарина' из фантастических книг перекочуют в повседневную реальность. Второй -- это средоточие власти в руках людей без глубоких знаний -- революционеров-заговорщиков, не способных критически оценить серьезные проблемы естествознания и техники.
Это хорошо показала Конференция по борьбе с засухой. Восторженный прием на ней встретила не только яровизация. Инженер Авдеев (Авава) выступил с проектом орошения заволжских засушливых степей. Он предложил перегородить Волгу в районе Камышина плотиной длиной 4 километра и высотой 37 метров. После этого, заявил он, воды Волги самотеком устремятся по степи в сторону Аральского моря и оросят миллионы гектаров земель (26). Судьба Каспийского моря автора проекта не волновала, вопросы водного режима и самой Волги и ее нового русла не обсуждались, а лишь давалось обещание устранить засуху на огромных территориях и разом накормить страну хлебом.
Другой инженер, Б.Кажинский, высказал идею иного рода -- посылать в приземные слои атмосферы стратостаты и самолеты с установками для ионизации воздуха, чтобы вызывать искусственные дожди (27). И снова поражали не столько фантазия автора, свободный полет его мыслей, сколько низкий уровень чисто инженерной проработки проекта: подсчета влаги в атмосфере над зоной засушливых районов представлено не было, возможности переноса воздушных масс различной влажности и динамика этого переноса в годичные и более протяженные циклы, вертикальный и горизонтальный массообмены воздуха не изучены, технические возможности того времени не оценены, лабораторная проработки эффективности ионизации отсутствовала.
Тем не менее оба доклада были с энтузиазмом приняты. В газетах появились большие статьи с описанием предлагаемых фантасмагорических проектов. У читателей газет, а это была вся страна, могло действительно сложиться мнение, что в деле борьбы с засухой уже открылись новые эффективные возможности, что, благодаря такому мощному наступлению на бич земледелия, и яровизация, и обводнение степей Заволжья, и искусственное вызывание дождей вот-вот дадут реальный положительный результат. Сегодня, спустя более полувека, мы можем видеть, что ни один из проектов не ушел из сферы иррационального, а борьба за урожай и преодоление капризов погоды и по сей день остаются наисерьезнейшими проблемами.
Но в глазах властей все сомнения ровным счетом ничего не стоили, масштаб реального и иррационального их не волновал. Словесная шелуха обещаний и откровенное манипулирование фактами в угоду политическим чаяниям весила в их глазах больше, чем доводы ученых. Прозорливость же Лысенко заключалась как раз в том, что он четко осознал запросы и меру требовательности властей, выстроил свою фразеологию в полном соответствии с мифотворческими лозунгами дня и твердил на публике о взятии вершин, высоту которых он не был способен оценить, но которые хвастливо объявлял покоренными. Эти словесные победы тиражировали органы советской печати, тотально контролируемые коммунистическими властями, и Лысенко был возведен в ранг героев без единой победы. Итог всех этих выступлений был неожиданным даже по тем временам. Лысенко еще никого не накормил хлебом из яровизированной пшеницы, но сумел получить первую правительственную награду: в 1931 году 'за работы по яровизации' правительство СССР награждает его орденом Трудового Красного знамени! (28).
Лысенко начинает борьбу с генетикой
Постановление партии и правительства об изменении сроков выведения сортов, споры селекционеров и наркома Яковлева подсказали Трофиму Денисовичу, что от яровизации надо срочно уходить. В 1950-е годы В.П.Эфроимсон в своем аналитическом обзоре деятельности Лысенко, направленном в ЦК КПСС, утверждал, что яровизация не дала на практике ничего, кроме убытков (29). Да и собственное приуменьшение первоначальных цифр о стопроцентном, сорокапроцентном, тридцатипроцентном повышении урожаев от яровизации, которыми Лысенко оперировал в 1929--1930 годах, быстро было низведено им же до цифры в 1,1 центнера с гектара (при среднем урожае на Украине, где яровизация якобы применялась в наибольших масштабах, от 12 до 17 ц/га). Даже и эту оценку оспаривали такие знающие положение в сельском хозяйстве ученые, как академик П.Н.Константинов (30). Всё, что можно было выжать из неудавшейся яровизации для себя лично, было выжато, и Лысенко посчитал, что надо срочно привлекать интерес властей новыми инициативами. Увидев, что в вопросе выведения сортов столкнулись две разнонаправленные силы, Лысенко быстро решил ввязаться в этот спор на стороне партийных сил. Раз нужны первоклассные сорта, выведенные за 5 лет, нужно пообещать это сделать, причем принародно объявить, что он берется получить сорта за срок, вдвое меньший!
Попав в Институт генетики и селекции, Лысенко оказался в среде одновременно ему знакомой и новой. Он и ранее крутился среди селекционеров, даже сам пытался создать сорт томатов, но из этой затеи ничего не вышло. А в то же время он видел, какими нехитрыми на сторонний взгляд были действия селекционеров, с утра до темна пропадавших на полях, что-то высматривающих, скрещивающих, отбирающих, вглядывающихся с пристрастием к вроде бы одинаковым растениям и ждущих, что вот-вот появятся чудесные комбинации и тогда... Тем, кто бывал в этом кругу, так знакомо жгучее чувство ожидания, эта страстная надежда на успех -- на чудо-колос, на рекордную урожайность, на невиданные доселе свойства. Не мог не видеть этого и Лысенко, и его пылкая натура не могла не трепетать при мысли, что и ему ведь не заказано ждать такого чуда, ведь и ему может улыбнуться удача -- и тогда ЕГО сорт не только станет приносить людям пользу, тогда ОН докажет ЭТИМ спорящим ученым, что правда на стороне смелых и ищущих.
Загоревшись мечтой, Лысенко снова проявил нетерпение. Уже в конце 1932 года он объявил в институте, что берется вывести сорт за срок, вдвое меньший, чем установлено постановлением ЦКК-РКИ. Но приветственных возгласов от сотрудников института он не услышал. Институт был воспитан на иных -- научных традициях. В течение многих лет директор института академик Андрей Афанасьевич Сапегин старался поставить селекцию на научную основу, поелику возможно устранить фактор чуда из работы, вести селекцию планово, на твердых основах законов генетики. Сапегин едва ли не первым в мире начал применять для получения новых форм рентгеновскую установку (31). Он же перевел все скрещивания на базу так называемых чистых линий -- наследственно однородных растений, ряд лет до этого размножавшихся близкородственно и потому освободившихся от свойств случайных, исчезающих при дальнейшем размножении. Генная структура чистых линий проявляла себя далее стабильно, и это устраняло многие проблемы.
Андрей Афанасьевич прекрасно разбирался и в других законах генетики -- науки молодой, бурно развивающейся, использующей математический аппарат, требовавшей солидных знаний и непрестанного слежения за литературой, за фактами, о которых еще лет 10--15 тому назад селекционеры даже не задумывались. И, конечно, Сапегин не только сам знал генетику и считал ее главной опорой для селекционера, но и от своих сотрудников требовал овладения ею, чтения научной литературы -- не только
