Промстрой…
Вдруг автобус остановился.
Что, приехали? Нет, конечно. Окраина, бесконечный лес кранов, изрытая земля.
Алмаз услышал, как щелкнула дверка водителя, — может быть, здесь пруд, колонка и он решил перед городским автовокзалом окатить машину водой?…
Бабки схватились за свои корзины, завозились. Парни, стоявшие у открытой парадной двери, неожиданно вышли. «Подышать воздухом», — решил Алмаз.
Он смотрел в сторону стройки, и, счастливый, про себя смеялся, и думал, как он сейчас, по приезде, побежит искать своего дальнего родственника, который работает в милиции, и тот поведет Алмаза в отдел кадров. Заполнит Шагидуллин Алмаз Ахметович гладкие, разлинованные вдоль и поперек листы и станет рабочим человеком. Это ничего, что он долговязый, и что паспорт ему только что выдали, и нет ему семнадцати. В кармане на всякий случай лежит справка, заверенная председателем колхоза, что Алмазу восемнадцать лет (на случай, если нигде брать не будут). Он очень сильный, двухпудовую гирю отжимает спокойно. Это младшему братишке, Ханифу, мать не разрешает — когда тот на дрожащей руке возносит гирю, лицо у него становится плачущим, ужасным, как у старухи. О самых младших двух братишках и говорить нечего! Так что Алмаз — единственная опора отцу и матери. К тому же мать всю весну промучилась, спина у нее болит… Заработает сын деньги, привезет ей подарков целый кузов КрАЗа!
— Ах, сволочи! — услышал вдруг Алмаз и увидел бегущего мимо автобуса белоголового парня. — Ловите их — туда рванули! А лошадь — лошадь освободите… — Он вернулся к автобусу, схватил шофера за локоть. — Может, догоним?
— Не проедем, — сморщился тот. — Как им лошадь не жалко…
Сначала Алмазу казалось, что лошадь стреножена, и привязана к каким-то ржавым, красным рамам на земле, и не может уйти. Видно, на ней что-нибудь легкое подвозили и вот привязали… Но потом он увидел странное: лошадь не могла даже ступить, она словно вросла копытами в железо. Открыв рот, Алмаз подходил к ней, и в глазах у него темнело. Когда же он окончательно понял, почему здесь собрались парни и почему шофер сидит на земле, сплевывая и грызя травинку, и время от времени страдальчески качает головой, когда он увидел, что подковы лошади приварены электросваркой или автогеном к железной раме и сизый, с серебряной рябью по крупу, с низкими бабками мерин не может шелохнуться, только судороги — извилистые волны под кожей — бегут у лошади, Алмаз всхлипнул и закрыл лицо руками.
— Чего разнюнился, — прошептал яростно белоголовый парень. — Вон туда беги! Один туда побежал в зеленой куртке, понимаешь? В зеленой, с красными такими хреновинами на рукавах, понимаешь? Ну?
Алмаз, не открывая лица, кивал. По щекам его текли слезы.
— Эй, — донеслось из автобуса. — Поехали, хватит. Чего еще там? Лошадь не видели?
Выглянула одна из бабок:
— Фарид, чего остановился? Не твое это дело, Фарид!
Фарид скрипнул зубами, поднялся с земли, подошел к автобусу и вежливо-язвительно сказал:
— Пешком идите, товарищи…
И спросил у парней:
— Ну, что делать-то? Надо лошадь расковать.
Парни хмурились и отворачивались. Никто с лошадьми не имел дела. Парень с белыми волосами тоже расстроился, рванул ворот рубахи, нагнулся, разглядывая копыта.
Алмаз утер шишками скатанных рукавов лицо, тихо спросил:
— Лошадь освобождать надо?
— Да освободить, освободить… А что?
Алмаз кивнул, но от стыда и ужаса за людей, поиздевавшихся над животным, не мог толком говорить по-русски. Пошевелил пальцами:
— Дай нож, молоток, плоскогубцы дай. Все дай.
Фарид метнулся к машине, белоголовый обрадовался и хлопнул Алмаза по спине. Алмаз был сыном конюха и знал, как можно отбить подковы. Словно во сне, он соображал. Конечно, можно было бы просто отрезать копыта, по дуге, там, где сидят гвозди, но как потом лошадь? Остатки копыт кровоточить начнут, растрескаются… Он решил снять подковы, осторожно разогнув плоские концы гвоздей, закрученные плоскогубцами во время ковки, и выбить их сверху отверткой или рашпилем…
Подошел к мерину. Старая умная лошадь покорно стояла, она не могла лечь или упасть — все четыре ноги были прихвачены нарастяг, она могла только стоять, чуть повиснув животом, и ждать…
— Но, но, алтын ат… золотой мой конь… тише…
Алмаз погладил холку, уши, черные губы, белое пятно от ушей к храпу, лошадь поворачивала голову и жалобно глядела на него огромными фиолетовыми глазами. Она была с уздечкой, значит, из какого- нибудь ближайшего колхоза, но где хозяин? Видно, когда отлучился, увели конягу — и вот, как скульптуру, здесь поставили. Старая, вислогрудая, с мохнушками на бабках, с репьем и кусочком красной проволоки в хвосте, она стояла и ждала.
Алмаз встал на колени, положил на землю шляпу. Сказал лошади:
— Теперь тихо, мой золотой…
Шофер Фарид, белоголовый парень и еще один держали на всякий случай ногу лошади. Начали с опасных — задних.
А вокруг трещали звезды электросварки и шипели полумесяцы автогена, гудела, дергалась земля под свайными молотами и экскаваторами, с надсадным ревом проползали груженые КрАЗы и БелАЗы по неровным бетонным дорогам, в котлованах рылись бульдозеры, в небесах щелкали и гнусаво пищали сигналами башенные и мостовые краны. Везде — в небесах, на земле и под землей — работал хороший народ, и лишь где-то покатывались со смеху трое очень плохих людей, которые страшно обидели Алмаза в его лучший день, но он их обязательно найдет. Вот только поможет лошади и пойдет искать…
— Тихо, мой милый, тихо, моя золотая… — путая мужской и женский род, бормотал Алмаз.
Все получалось. Он осторожно выколачивал гвозди из старых, слоистых, желтых копыт, отвертка порой била в сторону, резала роговое вещество, но лошадь этого обычно не чувствует.
— Гады… — шептал над головой Алмаза белоголовый. — Уж думал, здесь таких нету… Н-ну, я вас еще встречу! Двоих запомнил, как тещу родную… как дядю двоюродного…
Алмаз еле успел отпрянуть — копыто взлетело, одна нога освободилась.
— Тихо, тихо… — начали уговаривать конягу все, кто стоял рядом. Из автобуса смотрели, страдая там от духоты. Бабай в темных молодежных очках вышел, скривил синие губы, погладил Алмаза по голове… Алмаз принялся за следующую ногу.
— Наверное, электросваркой, — говорил один из парней. — Один контакт к раме, другой к копыту… А?
— Волосы опалены, гребенкой пахнет… Наверное, автогеном жарили. Неужто баллон тащили? Нет, конечно, электросварка. Здесь и подключились, вон переносной трансформатор…
Со всех сторон катился гул рабочего дня. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей сновали, суетились, мелькали средь красного и черного леса, средь железных и бетонных колонн, они были в касках, с электродами в руках, с домами, с лопатами… Все колебалось в синей воде зноя…
Оторвав плоской фомкой последнее копыто от рамы, Алмаз обошел лошадь, разгибаясь на ходу, поднял и надел шляпу.
Лошадь осторожно ступила раз, другой.
— Ну, лошадь, иди, — сказал парень с белыми волосами. — Второй раз не посмеют… А хозяин найдется. Нам бы этих поискать…
И снова ярость схватила Алмаза изнутри, словно живот скрутило — так больно, и он неожиданно для себя резко спросил:
— Я искать буду?
— Пошли. Если что, держать будешь… А я бить буду.
Автобус уже гудел, приглашая пассажиров. Алмаз махнул рукой. Белоголовый парень подмигнул жестким синим глазом, и они быстро пошли к вагончикам.
— Тебя как зовут?
