— Знаю, знаю, и эту знаю, и этого знаю…
Алмаз обрадовался, когда начался фильм. В темноте ему с Ниной было хорошо. Сначала показали журнал: Каваз, метель, бульдозеры, стонущие провода… Потом ручьи, деревья, птицы в небе. И вдруг Алмаз увидел бригаду Ахмедова, Путятина, Зубова и — самого себя: сидит напряженный, в объектив не смотрит, злится… А Нина прижалась к нему, двумя руками сжала локоть, поцеловала в щеку. Сзади стали толкаться. Нина была в восторге.
— Прелесть!.. — сказала она.
Потом на экране возникла Африка, слоны, баобабы… На сухих черных сучьях сидели грифы со змеиными головами, с квадратными плечами, страшные, мерзкие птицы, подстерегающие раненых. А потом начался фильм про любовь. Три старых человека, двое мужчин и одна женщина, долго и много говорили о любви, под дождем, под снегом, за столом… вспоминали — и показывалось прошлое. Видно было, что их, прежних, молодых, играют другие актеры, и это не понравилось Алмазу. Он подумал: «Вот бы интересно было, если бы они себя, молодых, играли сами, старые… и без всякого грима».
Он перестал глядеть на белое полотно. Он видел — перед ним сидели Путятин и Таня, зачем-то между собой посадили Азу. И чего это они с этой Азой?!
После конца фильма Алмаз и Нина вышли — уже стемнело. Но она не хотела домой, прижалась к Алмазу, и он долго не мог понять, куда она его тянет. Нина прошептала: «Подожди…», подошла к каким-то парням и, словно бы для себя, быстро купила один билет, а потом у другой компании — еще один; они пошли в кино, на тот же фильм.
Никого из знакомых уже не было, снова Нина восхищалась Алмазом на экране — он там стеснялся, отворачивался. Потом шел дождь, снег, разговаривали три старых человека — двое мужчин и одна женщина…
Нина мучила Шагидуллина допросами, она явно лгала, говорила, что вечером приезжала в поселок, стояла возле вагончика, заглядывала в окно — Алмаза не было в вагончике. Где он был? Утверждала, что видела возле вагончика в двенадцать часов ночи высокого парня и девушку в белой панамке. Алмаз мучительно морщился, не был он ни с кем, и его осеняло: в белой панамке… Зачем же ночью девушке ходить в белой панамке от солнца. И Нина, вспылив, что это не его дело, что в белой панамке женщины ходят не только из-за солнца, но и для фасона… в общем, начинала городить совершенную ерунду… видите ли, у нее нет белой панамки, она бедная… наплевать, она так и умрет, оборванная, никому не нужная… все деньги завещает бедной матери, а все книги — Алмазу…
Алмаз не видел у нее никаких книг, кроме Паустовского и детективного романа. Может быть, в общежитии остались?
Иногда она слащавым, почти игрушечным голосом всхлипывала:
— Мне снилось море… мне снились птицы… и небо… и белые птицы… так красиво! Я читала у Паустовского — дул ветер… я не помню, как он называется… и звенели колокола… и теплый бриз… ну ты читал… а люди там жили добрые и ласковые, утром все здороваются, мужчины в черных шляпах, женщины — с перьями, и все стихи читают…
И тут же:
— Так это был не ты возле вагончика? Смотри, дурачок мой.
А у Алмаза все обрывалось внутри, он тягостно краснел, злился. Ему хотелось крикнуть:
— Замолчи! Замолчи!
И убежать, уехать, потому что не такая, не такая грубая Нина должна быть у него! Ей нельзя так щелкать пальцами, ей нельзя так широко улыбаться — виден нахальный фикс, ей нельзя так поднимать и поворачивать голову — ей кажется, что она это делает надменно, а получается — как гусыня. Она хороша, когда молчит, когда ласково смотрит на него, когда любит его. Ну почему, почему она не понимает этого?
Через несколько дней он решил: хватит мучить и себя, и ее. Надо наконец все поставить на место. «Ведь говорил же Горяев — приду из армии, тогда… Вот и хорошо. Вот мы и посмотрим…» В последнее время она стала получать письма. Рвала их при нем, заявляла: «Даже строки от него не хочу видеть!» Может, это и так. Но почему же тогда он нашел в углу печки разорванные конверты, а писем не было?.. Вот и хорошо. Вот и посмотрим…
Алмаз шел, все ускоряя шаг, по кривым улочкам к дому старухи. Он вынырнул из огородиков, из желтых подсолнухов и остановился.
Перед ним чернел пустырь. Не было старых изб, не было и домика горбатой старухи.
Подняв пыль, шли бесконечной стеной бульдозеры.
Они ножами гребли сор, ползли уже по ровной черной почве с красными, словно нарисованными клиньями на земле — здесь протащило раздробленный кирпич печей и придавило гусеницами. Стоял грохот до горизонта. Поодаль разворачивались тракторы — уже укладывались бетонные клавиши. Здесь пройдет скоростная дорога шириною полсотни метров. Вот куда она выскочила! Когда-то, давным-давно, на другом конце города, возле будущей магистрали Алмаз встретился с Ниной… Нина вышла из-под земли. Было сумрачное, непроглядное утро. Алмаз ее любил. И вот дорога продлилась, и не стало теперь ни дома, ни плетней, ни голубей, ни ее…
«А может, она уехала? Она же умная. Поняла, что я… что многое понял… и уехала насовсем. Она гордая, она первая ушла. А бабка, наверное, квартиру получила».
Он прошел по мягкой земле, по мелким осколкам фарфоровой посуды с золотыми розами, по кусочкам старого зеленого стекла, прошел просто так — вперед и назад — чувствуя, как проминаются ботинки. Здесь когда-то изба стояла с печью и диваном, с окном и дверью, а теперь не было ничего — только теплый ветер осени и пустое пространство. Пахло бензиновым дымом, сыростью заваленных подвалов, пахло гнилью древесной.
И стало Алмазу горестно и легко.
8
В первое воскресенье августа, в мглистое, очень теплое утро, из Красных Кораблей вышла «Волга» с шашечками на боках.
На заднем сиденье справа беспокойно сидел высокий, черноволосый парнишка, он пригибал голову, когда машину качало, и таращил блестящие круглые глаза на поля и небо. Это был Алмаз Шагидуллин. Он год, целую вечность не показывался в родных местах и сейчас ехал на один день.
В машине было еще три пассажира. Кто же это? И зачем они ехали с Алмазом к нему домой, с таким трудом уломав таксиста, пообещав ему заплатить плановую выручку за воскресенье и добавить половину. Это были Зубов, Таня Иванова и Наташа-большая. А собрались они в дорогу потому, что на удивление всем Путятин и Аза Кирамова подали заявление в загс и на следующую субботу была назначена свадьба!
Свадьба предстояла смешанная, русско-татарская. А как ее проводить? Какие угощения готовить? Что принято дарить невесте? Что ее родителям? Какие песни поют на татарской свадьбе? Какие традиционные шутки, розыгрыши… Неудобно же саму Азу просить проконсультировать! Да она может и не знать. Это надо в деревне выведать, в глубинке… Алмаз, услыхав о сомнениях устроителей свадьбы — Тани, Наташи и Зубова, обрадованно выпалил: «Едемте, едемте ко мне в деревню! Мама все расскажет! Мама все знает!.. В магазинах Каваза все в общем-то есть, а нужно бы что-то необычное. Может быть, ковры, половики ручной вязки — где это может залежаться? Только в деревушке, вроде Подкаменных Мельниц!» — Алмаз горячился, отводя в сторону глаза… Не мог же он сказать, что давно хочет домой.
Шофер жал на газ, ветер бурлил под колесами. Солнце запуталось в тучах, раскидало малиновые и золотые полосы в разные стороны.
— Ребята… вон там ветряная мельница стояла, — говорил Алмаз, высовывая руку над опущенным стеклом. — Вот там были еще две. Больши-ие крылья.
— Сломали? Дров нет, одни поля? — спросил, не оборачиваясь, Зубов. Он сидел впереди, рядом с шофером, придерживая от ветра зеленый галстук с пальмами. — И церкви тоже… или тут эти… мечети?
