— А как там наш сын работал? — вдруг спросил отец. — Правду говорите.
Он обращался к Зубову. Тот, дожевывая, кивнул.
— Ничего, очень даже хорошо. Мы его в бригаду будем принимать.
— Это ахмедовская бригада, — не удержался Алмаз. — Знаменитая! Туда за последние два года только троих приняли. И никто не уволился! Мы на автоскреперах работаем…
— Он и у нас хорошо работал, — сказала Наташа-большая, непроницаемо глядя на побледневшего Алмаза. — Ну чего уставился? Мы в тебя, паразит такой, все влюблены были. А теперь — фигушки.
— Пока стипендия, — говорил деловито Зубов. — А скоро будет хорошо зарабатывать. Нигде не заработает больше, чем у нас.
Алмаз подумал: «Отец, наверное, расстроился…» Но Шагидуллин-старший был доволен. Он, конечно, слышал о бригаде Ахмедова, уважал людей, лучше других знающих свое ремесло.
— А бу кеше — синен начальник ме? (А этот человек — он твой начальник?) — спросил отец, показывая взглядом на Зубова.
— Юк, — рассмеялся Алмаз. И они быстро и негромко заговорили на татарском, пока мать угощала гостей.
— …Значит, не твоя свадьба. Слава аллаху. А я уж подумал — ты женишься. Сейчас так делают. Родителям говорят, когда уже дети родятся и нужно их куда-то спровадить.
— Ну что ты…
— А где твоя невеста?
Алмаз сердито стал глядеть в кружку.
— Я надеюсь, что она очень красивая и строгая. А мне вот та нравится. Она всегда такая серьезная?
— Очень хорошая, — согласился сын. — Она комсорг их бригады.
При словах «бригада комсоргы» Таня с недоумением посмотрела на Алмаза.
Отец и сын спохватились, принялись потчевать гостей, но гости больше есть не хотели, и все вышли из-за стола. Мать подняла с подоконника толстый альбом с фотографиями, но Алмаз выхватил его и засунул под кровать. Он был разгневан — разве интересны девушкам желтые деревенские карточки? А может, уже начала показывать?! Мать виновато съежилась, выскочила вслед за гостями, черноглазая, востроносенькая. Ей самой-то было тридцать пять…
Пораженный этой мыслью: «А мама-то у меня молодая женщина!.. А что она сделала с собой? Четыре сына. А я уж — взрослый человек!» — Алмаз медленно вышел во двор. Звенели пчелы. Солнце калило, как в цехе электросварки. Мать заразительно смеялась, наблюдая за Наташей, которая столкнулась в тесном плетневом коридорчике для скота с бычком. Девушка глядела на него испуганно-радостно и боялась шевельнуться.
— Ну, чего ты? — кричала она. — Пусти меня домой!
А бычок стоял, растопырив ноги. Таня подошла к нему, начала как бы нехотя гладить ему шею, щекотать, водить рукой вверх-вниз, теленок сладостно вытянул морду, закаменел от счастья, Наташа тем временем быстро выскочила на волю… Алмаз, увидев такой Таню, был поражен… Она медленно повернулась, скользя взглядом по земле, и, все больше и больше оживляясь, присоединилась к матери Алмаза и Наташе, и все они сели, как подружки, на бревнах, стали болтать.
…Зарокотал гром. На горизонте, клубясь, разрасталась и разворачивалась во все стороны туча, и вскоре в душном воздухе не было уже ни грамма кислорода. Во дворе потемнело. Все заторопились в дом. Мать электричество включить побоялась… Еле видели друг друга.
Алмаз остался посреди двора, глядя вверх.
Хлынул ливень. Алмаз такого ливня не помнил, может быть, с раннего детства. Ливень был как река, перекатившаяся через горы. Он мог затопить овраг за полчаса. Земля под ним шевелилась, словно заполненная стадами баранов. Толстые, тяжелые струи гвоздили крыши сараев и отхлестывали во двор, в окна, к воротам. Небо распорола молния и с такой силой ударила, что весь мир вспыхнул, ослеп, стал голубым, а потом розовым! А потом глаза опомнились, и оказалось, что вокруг все еще больше потемнело. В доме запирали окна, задергивали шторы. Бабки, наверное, молились… Алмаз скинул рубашку, брюки, швырнул их на крыльцо под навес и пустился от щекотки и холода в нелепый пляс под ливнем. Он сгибался, ходил под жалящими струями, подставив спину, выпрямлялся, прыгал возле дров, открыв рот, кружился в этой бушующей тьме, колотил себя темными каменными ладонями по груди, по впалому животу. Подбородок его трясся от озноба. Эх, Белокуров! Как жаль, что нет тебя больше на свете, Белокуров!.. В черной ночи катились белые, прозрачные шары света… Они проскакивали над крышами и уходили за холмы, туда, где раньше были горы, а сейчас стояла черная стена воды.
И вдруг ливень стал редеть, стал тише, небо открылось, а черная туча стала стремительно убегать от деревушки. Вот она уже далеко; в ней, как соломинки в отрезанном крае каравая, искрились молнии, но уже синий свет хлынул на землю, и белый пар пошел над травой, над деревьями, отряхиваясь, запищали птицы, пропели петухи; возле окон изумленные девушки и бледные старушки смотрели, как Алмаз с сожалением провожает уходящую тучу, похожую на плот.
Окна распахнулись.
— Дурачок, — крикнула Наташа-большая, — а если бы убило?
Сколько времени лил ливень? Девушки засекли по часам — семь минут. А казалось — вечность…
Стол уже был накрыт для обеда. Пришел отец — он топил баню и там переждал грозу. Мать вносила и вносила еду: куриный суп с лапшой — каждая лапшинка в четыре раза тоньше спички. Девушки пораженно перебирали тончайшие нити ложкой, восхищаясь умением этой татарской женщины. Она внесла мясо с картошкой на отдельных блюдах, пироги с мясом и картошкой на огромном розовом блюде. Сметану, масло, уксус, перец, соль… кому что… Отец нахмурился и поставил бутылку водки и бутылку шампанского. Девушки шампанское пить отказались, все выпили водки. Шофер не пил, смотрел на часы.
Алмаз замерз под ливнем. Он дрожал, торопился — ел суп. А на улице снова калило красное солнце, и двор почти высох, лишь кое-где светлыми подковами блестели лужицы.
Постучался в открытую дверь участковый П. Мельниц, снял, поставил мокрые сапоги в сенях, от обеда он отказался. Пришел удостовериться, что Алмаз жив-здоров, долго жал ему руку, заглядывая в глаза, смеялся, крутил головой, потом надел фуражку и заторопился со двора. Младшие братишки прыгали в восторге возле двери, бабушки запели молитвы, совершая намаз, а виновник торжества, проглатывая слова, рассказал гостям затянувшуюся историю с рюкзаком. Таня Иванова, обычно строгая, весело смеялась и долго не могла остановиться. А Наташа-хохотушка вскочила и начала обнимать Феликса, который, повисая у нее на руках, поджимал от щекотки колени, хрипел, стонал, а она кружила его по комнате и спрашивала:
— Это ты сказал, это ты сказал, что Алмаз не мог выдать врагам секреты?
Феликс только счастливо жмурился, он плохо знал по-русски. В общем, все развеселились, ели хорошо, мать была довольна.
— Вечером, — предупредила она, — после бани — балеш.
Все застонали. Какой балеш?! Отъелись на месяц вперед. Мать предложила гостям отдохнуть, а отец с сыном постояли на теплом крыльце, обулись и пошли за деревню. Их догнала Таня.
— Я не хочу спать, — сказала она. — Можно, я с вами? Я вам не буду мешать.
Алмаз в смущении пожал плечами. «Чего это она? — покосился он, думая об отце. — Ну пусть. Жалко, что ли?..»
Вышли в поле. Таня от них отстала.
Над землей курился туман. Алмаз рассказывал о людях на стройке, с кем ему посчастливилось дружить: о Белокурове, о бригаде Ахмедова… Отец молча слушал. Он не хвалил сына за дружбу с такими замечательными людьми, не хвалил его за хорошую работу — он все это воспринимал как должное, иначе и быть не могло. Лишь внимательно слушал. И вдруг пробурчал, вытягивая толстые губы, щурясь и пряча лукавый блеск глаз:
— А п-почему ты с длинными волосами ходишь?
— Разве длинные? — Алмаз удивился. Он тронул себе затылок. — Совсем нет волос, папа.
Отец насупился. Оказалось, что он видел сына в кино. Так вот там у Алмаза волосы чуть не до плеч.
