свое обучение, и на нем он рассматривал многие соборные дела, в особенности, связанные с походом в Иерусалим, чтобы не дать угаснуть порыву в этом делу. И он, и Боэмунд побудили многих людей отправиться туда. Усилившись с помощью большого войска рыцарей, Боэмунд, госпожа Констанция и легат счастливо и со славой вернулись к себе домой. Госпожа Констанция подарила Боэмунду двоих сыновей — Иоанна и Боэмунда. Иоанна умер прежде чем достиг возраста, необходимого для посвящения в рыцари. Но Боэмунд, изящный молодой человек, словно созданный для рыцарства, стал принцем Антиохийским. Однажды, когда он атаковал отряд сарацин, то стал опрометчиво преследовать их и, не учитывая их пыла и стремительности, попал в устроенную ими ловушку и, проявив много смелости, был обезглавлен вместе с еще сотней рыцарей. Так он потерял Антиохию, Апулию и свою жизнь.
Глава 10
Спустя год после возвращения домой Боэмунда на запад прибыл вселенский владыка, преподобной памяти, папа Пасхалий, в сопровождении многих мудрецов, епископов, кардиналов и знатных людей Римской области, для того, чтобы посоветоваться с королем Франции, сеньором Людовиком и французской церковью относительно некоторых трудностей и новых проблем связанных с инвеститурой, по поводу чего ему досаждал император Генрих, угрожавший впредь досаждать еще больше. Этот человек, лишенный чувства к родителю и какой-либо человечности, самым жестоким образом обошелся со своим отцом Генрихом. Он лишил его наследства и держал его, как говорили, в преступном заточении, позволяя врагам бить и оскорблять его. Он отнял у него королевские регалии, корону, скипетр и копье Святого Маврикия, не оставив ему ничего от его королевства.
В Риме было решено, что из-за измены подкупленных римлян, будет более безопасно обсуждать эти и другие предметы не в самом Риме, но во Франции, в присутствии короля, его сына и французской церкви. Поэтому, Пасхалий отправился в Клюни, из Клюни-в Ла Шарите (La Charite), где в присутствии множества архиепископов, епископов и монахов он освятил тамошний знаменитый монастырь. Там также присутствовали великие магнаты и в том числе, слуга короля, благородный граф Рошфора посланный встретить как духовного отца владыку папу и исполнять все его желания в пределах королевства. Я присутствовал на этом освящении и перед владыкой папой я яростно выступил против парижского епископа Галона (Galon), чинившего различные обиды Сен-Дени. И там я получил удовлетворение, согласно как разуму, так и каноническому закону.
После празднования Лаетара (Laetare) Иерусалимского в церкви Св. Мартина в Туре, он, по римскому обычаю, с митрой на голове приехал в почтенный дом Сен-Дени, и его прибытие сопровождалось благотворительностью и религиозными обрядами, подобающими истинному наместнику Св. Петра. Он был принят с великолепием, подобно тому как принимают епископов. Там он вершил правосудие над католиками, для которых это было небывалым событием, и подал им и потомству воистину незабываемый пример — вопреки всеобщим опасениям, он не стремился заполучить монастырское золото, серебро или драгоценные камни. В самом деле — он даже не соизволил взглянуть на них. Но зато самым смиренным образом он пал ниц перед святыми реликвиями. Он смиренно просил, чтобы ему позволили взять на сохранение лоскуток от епископского одеяния Св. Дионисия, в который впиталась кровь святого. Он просил: «не сердитесь вернуть нам малую часть его одеяния, поскольку мы сами безропотно послали этого великого мужа на дело обращения Галлии».
Там его с любезностями и обетами встретили король Филипп и сеньор Людовик, и его королевское величество, ради любви к Богу, преклонило перед ним колени, поскольку в обычае королей склонять свои коронованные головы перед гробницей Петра рыбника. Господин папа простер свою руку и поднял их и позволил им, как самым преданным сыновьям апостолов, сидеть в своем присутствии. Как мудрый человек, он частным образом советовался с ними о состоянии церкви и, деликатно льстя им, он умолял их оказать помощь Св. Петру и ему, его наместнику, и поддержать церковь и, в соответствии с традицией, основанной их предшественником Карлом Великим и прочими королями франков, оказать сопротивление тиранам и врагам церкви и, прежде всего, императору Генриху. Они вручили ему свои руки как залог своей дружбы, помощи и совета и предоставили свое королевство в его распоряжение, и послали вместе с ним в Шалон на встречу с имперскими легатами нескольких архиепископов и епископов и, в том числе и аббата Сен-Дени Адама, которого сопровождал я.
Владыка папа прождал там некоторое время, пока, как это было условлено, не прибыли легаты императора Генриха. Они были не скромными, но гордыми и непокаявшимися. Им оказали гостеприимство в Сен-Менге (St.Menge), где остановился канцлер Альбарт, преданный императору душой и телом. Остальные, с большой помпой и демонстрируя свои украшения, явились к папскому двору. Там были архиепископ Треве, епископ Гальберштадта, епископ Мюнстера, несколько графов и герцог Вельф, весьма тучный человек поразительной ширины и высоты и удивительно громкого голоса, перед которым повсюду носили его меч. Они совершили такой въезд, будто их послали устрашить нас, а не вести переговоры.
За них говорил один архиепископ Тревский. Он был воспитанным и приятным человеком, красноречивым и мудрым, и хорошо говорил по-французски. Он произнес пристойную речь, обещая господину папе и его двору благоволение и поддержку императора за сохранение за ним прав на его королевство. Затем, согласно полученным инструкциям, он сказал: «Есть причина, по которой я был послан моим господином императором. Во времена наших предков и согласно священному и апостольскому имперскому закону все выборы должны были проходить так: перед публичными выборами имя кандидата должно было быть сообщено императору, и если его персона была приемлема, то император давал свое согласие на выборы. Затем, в соответствии с каноническим законом, созывалась ассамблея и, по требованию народа, выбору духовенства и с согласия сюзерена, объявлялся кандидат. После свободного посвящения, без симонии, он должен был придти к императору за регалиями, чтобы получить инвеституру кольцом и посохом и принести клятву верности и оммаж. В этом нет ничего странного. Это точно такой путь, по которому присуждаются и города, и замки, и территориальные марки, и места сбора пошлин, и любые другие части имперского достояния. Если папа примет этот порядок, то королевство и церковь и впредь останутся едины в благополучии и мире во славу Господа».
На это господин папа ответил устами епископа Плезанса (Plaisance): «Церковь, искупленная и освобожденная благодаря драгоценной крови Христа, никоим образом не должна быть пленена вновь. Если церковь не может избрать епископа без совета с императором, то это означает, что она рабски подчинена ему, и Христос умер напрасно. Инвеститура посохом и кольцом, поскольку вещи эти принадлежат алтарю, есть узурпация прав Бога. Если руки, посвященные телу и крови Христа, для того чтобы принести обязательство, будут вложены в руки мирянина, обагренные кровью из-за употребления меча, то это умалит рукоположение и священной помазание.
Когда упрямые легаты услышали эти и подобные этому вещи, то они, с немецкой вспыльчивостью показали свои зубы. Они сильно возбудились и, если бы осмелились сделать это безнаказанно, то извергли бы свои оскорбления, чтобы уязвить присутствующих. Они кричали: «Этот спор будет решен не здесь, а в Риме и с помощью меча.». Но папа послал нескольких специально отобранных и искушенных людей и канцлеру, чтобы обсудить с ним эти вещи правильно, спокойно и мирно, чтобы каждый мог слушать другого и быть услышанным, и настоятельно просил их потрудиться ради мира в королевстве. После их ухода папа отправился в Труа, где с пышностью председательствовал на всеобщем соборе, созванном задолго до этого. Затем, питая самые сердечные чувства к французом, которые помогли ему так много, и боясь и ненавидя немцев, он благополучно возвратился к престолу Святого Петра.
Но на втором году по его возвращении, император собрал огромную армию в 30 тысяч человек. «Избирая только те дороги, где можно купаться в крови» (Лукиан, Фарсалия, II, 439), он подошел к Риму. Здесь он очень убедительно прикидывался, что имеет мирные намерения, отложил в сторону спор об инвеституре, раздавал всевозможные прекрасные обещания и на этот счет, и по поводу других вещей и, для того чтобы ему позволили войти в город, в который его иначе не впускали, он использовал лесть и не побоялся обмануть верховного понтифика, всю церковь и самого Царя Царей. Услышав, что этот пагубный вопрос, столь серьезный и столь опасный для церкви Господа, разрешен, римские нобили справедливо или
