— На всякий случай, — нахмурившись, он рассматривал покрытый разноцветными изразцами пол у себя под ногами. — Мало ли что… — у него никак не выходила из головы притча о волках, а перед глазами стояло лицо сына, в котором было что-то такое… необычное, абсолютно взрослое и совершенно искреннее.
Глава 7
Он очнулся у себя в комнате. По укрытым сумраком стенам скользили длинноногие тени призраков, глаза которых вспыхивали недобрым алым пламенем — отблеском застывших возле дверей, словно стражи на посту, факелов.
Эти тени уже являлись к нему однажды — в ту ночь, в пещере, когда он понял, что, порой, ради того, чтобы жить, нужно отказаться от мечты.
Аль на миг закрыл глаза. Ему в голову вдруг закралась мысль, дикая в своей, на первый взгляд, бессмысленности, а на второй и последующие — предопределенности.
'Что если на самом деле ничего и не было? Что, если я никуда не убегал, просто заснул в ту ночь… Вчера… И мне просто приснилось…'
'Нет! — хотелось кричать ему. — Это невозможно! Сны — они нечеткие, расплывчатые, чаще всего — абсолютно глупые. Да и короткие слишком. Только начинаешь к ним привыкать, как они — раз, и заканчиваются… — действительно, ему никогда не снились сны, которые продолжались бы больше одного дня. Этот день мог быть длинным и коротким, насыщенным событиями и совершенно пустым, но он был лишь один. Случалось, что он засыпал во сне, но просыпался всегда в другом месте, не там, где его застал отдых. То же, что случилось с ним, заняло целых две недели! — Нет!'
Но, с другой стороны…
'Если это только сон, то, значит, нам не угрожают никакие кочевники. И Ларг жив…' — ему бы очень хотелось, чтобы это было так.
По жару, который вдруг обжег зачесавшиеся глаза, он понял, что готов заплакать. Но разве плачут по тому, кого на самом деле нет?
Вытянув из-под накрывавшего его по самую шею тяжелого мехового одеяла руку, он хотел смахнуть непрошеные слезы, пока их никто не заметил — мужчине не следует. Но тут его взгляд остановился на ладони. Глаза непонимающе сощурились, рот приоткрылся от удивления.
— Но как же… — сорвалось с губ.
Его ладони были совершенно гладки. Нет, кожа сохранила переплетение линий-предсказательниц судьбы. Но ни мозолей от весел, ни ссадин, ни обломков ногтей.
— Неужели действительно это был только сон? — он шевельнулся — осторожно, боясь резкой вспышки боли в избитом, израненном теле. И вновь ничего, лишь какая-то непонятная глубокая вялость, когда любое усилие оказывалось недостаточным, каждое движение — замедленным.
Стоило ему приподнять голову над подушкой, как мир перед глазами заплясал, спеша соскользнуть за грань реальности, сознание повело, уводя во мрак. Страшно захотелось вновь лечь, обретая надежную опору, но он не позволил себе этой еще совсем недавно казавшейся ему совершенно безобидной уступки своей слабости. Плотно стиснув губы, он упрямо продолжал движение вперед, пока не оказался сидящим, покачиваясь, на краю каменного ложа с босыми ногами, спущенными на холодный пол. Еще миг — и он стоял. Пусть нетвердо, покачиваясь на словно вдруг онемевших ногах, с опущенной на грудь головой и закрытыми, чтобы не видеть, как кружится перед ними мир, глазами.
Между тем, к нему кто-то подскочил, схватил за руки, поддерживая, зашептал на ухо что-то неразборчивое…
Должно быть, это были слуги. Странно. Чего ради они пришли среди ночи в его покои? Он точно помнил, что никого не звал. Да и зачем? Ему ничего не было от них нужно. Ведь, кем бы они ни были, реальными людьми или порождением еще одного, нового сна, они не могли ему помочь понять, где настоящий мир, а где — выдуманный.
'Действительно. Вполне возможно, что я и сейчас сплю. И мне снится совершенно глупый сон, навеянный бредом болезни…'
По-прежнему остававшиеся для него невидимыми слуги, которые даже одним своим присутствием убеждали его в мысли о том, что они — порождения сна, поскольку слишком уж нереальными казались, пытались ему что-то объяснить, крича издалека, так что их было почти не слышно, и уж совсем невозможно разобрать ни слова, в то время, как ледяные, как у призраков, руки тянули его куда-то, словно увлекая в небытие.
Аль сопротивлялся им, сколько мог, но очень скоро у него закончились силы, и юноша сдался:
'Ладно, пусть. В конце концов, это только сон, ничего со мной не случится… Тем более, — уже вновь лежа в постели, под меховым одеялом, на грани между сознанием и беспамятством, думал он, — он все равно не отпустит меня до тех пор, пока не произойдет то, что должно случится… А потом я проснусь… Только и всего…' — глаза сами начали слипаться, мысли — затихать, словно удаляющиеся шаги. И вот уже мрак наполнила тишина, манящая и дурманящая, прекрасная в своем совершенстве, и немного пугающая, ведь не известно, что скрыто за ней.
И ему приснился новый сон. С одной стороны — простой, с другой — совершенно необычный. Потому что с первого мгновения и до последнего он совершенно точно знал, что спит. И не удивлялся этому. И не хотел проснуться, спеша оставить нереальный мир позади. Нет, он жил им, идя по знакомым с младенчества залам царского дворца, в ожидании того, что будет дальше.
Все было как обычно. На стенах чадили факелы. Сквозь узорчатые оконца в погруженные в полумрак холодные залы пробивался подслеповатый мутный свет луны. На ветру дрожали тяжелые бархатные занавесы.
Если и было что необычно в нем, так это его пустынность: за все время своего странствия по залам и переходам он не встретил ни одно живое существо, не нашел ничего, что свидетельствовало бы о присутствии людей.
И, все же, он продолжал свои поиски, не сомневаясь, что этот сон приснился ему не случайно, что в нем есть что-то, какой-то смысл, может быть, ответ на незаданный вопрос, может быть — встреча с тем, кто не мог явиться ему наяву. Потому что…
'Потому что его там нет… Больше нет…' — понял он, и стоило этому случиться, как перед ним возникла тень.
Аль застыл, боясь шевельнуться, когда любое дуновение воздуха, рожденное неловким движением или даже чрезмерно глубоким вздохом, прогнать долгожданного гостя.
Сколь бы ни было сильно в его душе нетерпение, юноша не спешил завести разговор, зная, что, когда придет его время, он начнется сам.
Аль стоял и ждал, когда же это случится. И на его глазах тень начала сгущаться, обретая сначала неясные очертания, потом — плотность, и, наконец, узнаваемые черты.
— Здравствуй, парень, — донесся до него слуха низкий, тяжелый голос — подстать саму великану, которому он принадлежал.
— Ларг! — Аль узнал его, потянулся ему навстречу, но остановился, вспомнив, что перед ним не живой человек и прикосновение может прогнать его, а царевичу так о многом хотелось его расспросить.
— Парень, — как в жизни, так и после нее, проводник упрямо не называл его по имени, словно он еще не заслужил его, — я здесь, чтобы ответить на твой вопрос. Но лишь один. Не ошибись, — и он умолк, скрестив руки перед грудью, словно показывая, что готов ждать столько, сколько потребуется.
'Что там, после смерти?' — хотел спросить он, ведь ни о чем так не хочется узнать, как об этом, убеждаясь, что она — не конец всему, что и за последним в жизни мгновением что-то есть, все продолжается, а, значит, есть смысл и в жизни. Ему подумалось: 'Разве его приход сам по себе не ответ? Ведь если бы не было ничего, умершие не могли бы вернуться к живым. И не только наяву, но и во сне. Некому было бы возвращаться.
