минут вернулся Давыдовский.
— Так что, нигде не горит, Лев Якыч, — сказал он.
— Встань, — сказал мне директор.
Я встал.
— Посмотрите на него, — сказал директор. — Вы видите этого идиота?
Сослуживцы посмотрели на меня.
— Видим, — сказал Сурин.
— Кто тебя дергает за язык, Шифрин? Почему ты хочешь, чтобы я имел из-за тебя инфаркт? Где ты видел, что горит фабрика? — не унимался директор.
— Лев Яковлевич, — сказал я, — я ведь сказал в переносном смысле. Я имел в виду, что фабрика горит с выполнением плана. Вот что я имел в виду.
— Он «имел в виду». Я тебя буду иметь в виду! Я уж не говорю о том, что ты автоматически лишился прогрессивки в этом месяце за хулиганское высказывание в кабинете директора, я еще попрошу, чтобы тебя вызвали на партбюро. Анекдот, а не человек! Стой, пока будут докладывать твои товарищи! Пусть все видят, какой ты дикарь.
Директор был очень расстроен. Мне было жаль его. Я стоя доиграл с Генкой Левиным в слова, выиграл, сказал ему шепотом: «С тебя коньяк», дождался конца летучки и вышел во двор. Сослуживцы, проходя, тепло жали мне руку, они выражали мне соболезнование, как жене покойника. Юрка Сурин, начальник бумажного цеха, похлопал меня по плечу и сказал:
— Твоя жалкая вылазка справедливо наказана. Все, кто поднимал руку на бумажный цех, погибали в страшных мучениях.
— Шифрин, зайди к директору, — сказала секретарь Галя, проходя в столовую.
— Господи, что еще? — думал я, входя в его кабинет.
— Ну, как я тебе всыпал, ничего? — участливо спросил директор.
— Ничего, — сказал я, — бывает хуже.
— Конечно, бывает, — согласился он. — Садись, пожалуйста.
Это мне не понравилось. Директор никогда никому не говорил «садись, пожалуйста». Я присел на краешек стула.
— Ты молодой дипломированный инженер, — задумчиво сказал директор. — Тебе надо расти. Как ты думаешь?
— Я расту, — неуверенно сказал я.
— Ты не туда растешь, куда надо, — сказал он, — ты растешь в грубостях своему директору, вот куда ты растешь. Короче, я назначаю тебя начальником печатного цеха. Так будет лучше.
— Да что вы, — испугался я. — Рано еще. Я еще не поработал как следует.
— Поможем, поможем тебе, — торопливо сказал он. — Не Боги горшки обжигают. Если ты умеешь так говорить с директором на летучках, ты сумеешь говорить с рабочими тоже.
И я стал начальником цеха. Начальник цеха должен уметь все. Он должен ругать мастеров, знать о настроениях в цехе, организовывать смены, подписывать наряды, убеждать женщин не делать аборты, мирить мужа с женой, увольнять пьяниц, воспитывать учеников, ладить с нормировщиками, ругаться с бухгалтером, выделять людей на картошку, пресекать разврат, следить за чистотой, быть подсобным рабочим, выпивать со старшим мастером и выполнять план по двенадцати показателям.
План составлен хитро. Если ты выполняешь план по натуре (по количеству выпущенной продукции), то у тебя нет вала (денег — стоимости этой продукции).
— Лев Яковлевич, где взять денег по валу?
— Где хочешь!
Ты сидишь до позднего вечера и ломаешь голову, где же взять эти деньги. И ты придумываешь. Надо воровать. Воровать у государства, чтобы отдать государству. Как это сделать? Ты знаешь, что единица продукции стоит, скажем, пять копеек. А если бы она стоила восемь копеек, то у тебя вышел бы план по валу. Твоя задача найти эти три копейки. Кто главный человек на предприятии? Нет, не угадали. Главный человек на предприятии — калькулятор! В его руках — контроль и цены за продукцию.
Ты берешь ма-а-аленькую бутылочку спирта и идешь к калькулятору, милейшему Николаю Семеновичу.
«Николай Семенычу — пламенный привет!» — бодро говорил я, входя в его комнату.
Николай Семенович был похож на щедринскую канцелярскую крысу. Это был остренький старичок, большой любитель наливок и настоек.
«Как дела, молодой человек?» — осведомлялся он, пристально глядя на мой оттопыренный карман, из которого выглядывала бутылочка, припасенная мною специально для этого визита.
«Эх-эх-хе! — сокрушался я. — Трудно, батюшка, ох, как трудно. План, понимаете ли, страшная штука. Работаешь, работаешь, гонишь, гонишь, а вал-то тю-тю, того, нету вала-то!»
«Так, — важно говорил он, — чай пили — не пили, все равно два рубля».(Такая у него была присказка.)
«Именно, — говорил я, — именно, милейший Николай Семенович. Может, подсобите молодежи, а? Такая нынче сложная продукция идет! Ее бы по шестой группе оценить, три копеечки б накинуть, а Николай Семеныч! И нам бы вал, и вам бы план, а, Николай Семеныч?»
«Да уж ведомо, неплохо бы! Да вот зуб что-то разболелся, тянет, тянет, прямо муки Севастьяновы…» — косился он на заветную бутылочку.
«Да, — говорил я, — вот, полечите зубик-то, Николай Семеныч, верное средство…».
Николай Семеныч со вздохом прятал бутылочку в стол и говорил: «Иди, утром что-нибудь придумаем. Всю ночь спать не буду, думать за тебя, юношу, буду. Иди. Солдат спит — служба идет. Чай пили — не пили, все равно два рубля…»
(Примечание автора.
Очень легкомысленная сцена. Если бы проблемы нашей экономики можно было бы решить ма-а- аленькой бутылочкой спирта, мы бы наверняка давно их решили. Тут маленькой бутылочкой не обойдешься…)
Через месяц меня вызвал директор и сказал:
— Мало думаешь, мальчик. Надо думать головой за свой цех. А нормы занижены. Надо их подравнять… Думай об этом. А плановый отдел тебе подкинет цифры. Я уже дал указание.
Я поговорил в плановом отделе. Они предлагали увеличить нормы выработки с машины на 17–20 процентов. Это значило, что зарплата моих рабочих понижалась на 17–20 процентов.
— Как же быть?
— Будут делать больше. Увеличите скорости машин. Надо же думать о производительности труда.
Приказ об изменении норм выработки был подписан. Мы решили провести это тихо и без разговоров. Утром я пришел в цех. Перед входом мною овладело какое-то беспокойство. Я не услышал привычного жужжания машин. Цех не работал. Не кружились валы печатных машин, не суетились подсобные рабочие, катавшие тележки с отпечатанными листами, не шелестели бумагой сортировщицы, просматривающие готовую продукцию. Цех молчал, как в воскресенье.
Мои мастера растерянно обступили меня со всех сторон.
— В чем дело? — спросил я и быстро пошел в контору цеха.
— Они не приступили с утра к работе, — говорил мне бледный мастер Белов. — Я им говорю: сейчас же по местам. А они говорят: пока не вернут старые нормы — работать не будем.
— Позовите ко мне парторга, — распорядился я.
Вошли рабочие.
— Это что ж творится на советском предприятии? — сказал я парторгу Орлову, печатнику.
Орлов — умный, неторопливый мужик — закурил, присел на край дивана и сказал:
— Непорядок, Толя. Рабочих надо было поставить в известность. А то вы как-то быстро, трам-тарарам — и готово. У всех дети, семьи, бюджет. А вы зарплату снижаете.
— Не снижаем, а выравниваем нормы.
— Ну так выравнивайте в большую сторону, что же вы так выравниваете?..
