последних сил на весь окружающий мир, а потом издох ко всеобщему удовольствию, поскольку опостылел буквально всем, даже тем, кто его защищал и поддерживал.
Оппозиция медленно и неуклонно вырождалась, превращалась в политическое посмешище и карикатуру. Чем больше она шумела и делала грозную мину в Госдуме, тем очевиднее была ее беспомощность перед лицом набиравшей силу политической команды, пришедшей на смену Ельцину. И тем большее раздражение чувствовали обычные люди, которых пытались учить демократии проворовавшиеся экс-функционеры в костюмах от Brioni…
Это сборище был необычно еще в одном отношении. На трибуне плечом к плечу стояли вожди практически всех существующих оппозиционных партий и организаций. Причем было их столько, что тут же, естественно, возникли споры о том, кто должен стоять впереди в силу общепризнанных заслуг перед страной, а кому и второго ряда много.
Главной интригой митинга было участие в нем лидера коммунистов Геннадия Авдеевича Зюганова. Он пока в первые ряды не стремился и сверкал загорелой лысиной где-то позади. Выжидал он потому, что коммунисты впервые оказались в одной компании с партиями, которых раньше чурались. А компания была живописная: начиная от 'Новых большевиков' и кончая представителями молодежной праворадикальной организации 'Батька Махно', не говоря уже о 'Мемориале', который присутствовал на митингах всегда.
Ну и, конечно, ведущая… Элла Генриховна Памада – высокая худая женщина средних лет – прежде чем выйти к микрофону, нервно курила, теребя пальцами длинную тонкую сигарету.
Эллу знали, пожалуй, все. Она писала книги, слыла модной художницей, чьи картины встречались в домах богатых людей и известных политиков. При этом имела степень доктора экономических наук, преподавала в нескольких университетах, хотя начинала свой жизненный путь рядовой фрезеровщицей на АвтоВАЗе, где сначала почувствовала вкус к профсоюзной работе, а потом и к большой политике.
Памада сделала в Москве головокружительную карьеру и даже поработала немного в правительстве на должности министра по каким-то там гуманитарным вопросам. Несмотря на далеко не юный возраст, была она весьма хороша собой, и многие мужчины-политики прекрасно помнили ее броскую восточную внешность и необычную фамилию. И когда возникал вопрос о том, что надо на какую-нибудь должность двинуть именно женщину, причем из неофициальных или даже оппозиционных структур, тут же вспоминали Памаду.
Элла этим активно пользовалась, возглавляя всяческие комитеты, комиссии, жюри, экспертные советы. Даже входила по президентской квоте в Общественную палату. При этом она публично поносила власть, президента и выступала на митингах с пронзительными критическими речами.
В Кремле, впрочем, давно привыкли, что Элла в больших делах не помеха, даже наоборот. А что касается оппозиционной риторики, то пускай себе развлекается…
На этот митинг Элла идти не собиралась. Она чувствовала, что ее последние высказывания оказались все-таки резче, чем нужно, и вызвали раздражение в Кремле. А ссориться с кураторами ей совсем не хотелось. В последнее время она, как никогда, была довольна своим положением: с одной стороны, ей многое позволялось, и это тешило самолюбие, а с другой – она крепко вросла во власть и сполна этим пользовалась в обустройстве материального благополучия. К тому же большинство организаторов митинга она откровенно презирала, считая политическими пигмеями.
Но накануне к ней в офис пришел человек с письмом, как он выразился, 'с туманного Альбиона'. Элла сразу все поняла и нервными пальцами вскрыла конверт.
'Привет! – писал Березовский. – Допускаю, что тебе неприятно читать мое письмо. Ты из тех, кто обид не прощает, тем более мужчинам. Но так, видно, было суждено судьбой.
Ты не поверишь, иногда хочется плюнуть на все, даже на собственное будущее, и просто вернуться в Россию, хотя бы на час. Но не будет и секунды: с трапа самолета меня отправят прямо в 'Матросскую Тишину'.
Звать тебя сюда я тоже не имею права. Зачем ломать твою благополучную жизнь? Не ради же светлой памяти о нашем многолетнем романе?
Тогда резонный вопрос: зачем пишу тебе?
Ответ: надеюсь в очередной раз воспользоваться твоим даром внушать людям доверие и звать их за собой.
Помнишь, как мы спорили, возможны ли когда-нибудь реальные перемены в нашей стране? Мы разбежались не из-за моих трех жен – их ты соглашалась брезгливо терпеть. Но ушла, посчитав меня болтуном и политическим импотентом! Ты разочаровалась во мне, и это было для тебя куда мучительнее, чем моя неготовность бросить ради тебя семью. Ты не простила мне слов о том, что все шансы упущены, оппозиция выродилась в крикливое шоу, а настоящие ее лидеры утратили веру в самих себя!
Ты не простила мне побег в Лондон! Наверное, ты предпочла бы видеть меня на нарах и гордиться моим мужеством. И даже носить мне передачи и писать нежные письма…
Нет, Элла! Я сделаю больше. Еще одну, последнюю попытку ухватить и крутануть колесо истории – как тогда, в конце 80-х! Помнишь? Я начал действовать, и когда письмо дойдет до тебя, ты это уже почувствуешь!…'
'Что? Нет! Быть не может! – Элла похолодела сердцем. – Захват острова – не его стиль! Скорее, война с Грузией. Банковский кризис… Да, вот это наверняка Борис…'
Элла лихорадочно читала:
'Я уже основательно качнул эту громадину! И теперь многое зависит от тех, кто способен воспользоваться моментом. Власть шатается и ее можно уронить! В России немного политиков твоего калибра, но все, что есть, должны быть сегодня вместе. Я не даю никаких советов, но знаю, ты будешь поступать так, как велит тебе твоя беспокойная совесть. Твой Б.Б.'.
Письмо вызвало у Памады противоречивые чувства. Ее непростой роман с Березовским продолжался (правда, с перерывами) лет пятнадцать. И оборвался мгновенно, когда ББ покинул Москву, получив от Кремля пару дней отсрочки для бегства.
Когда они начали встречаться, друзья Эллы пришли в ужас. Березовский едва доставал пятнистой лысиной до ее подбородка, одевался в жуткие мешковатые костюмы, сияющие потертостями на локтях и украшенные россыпью перхоти на вороте. При этом он был старше Эллы, которая как раз к моменту их знакомства начала покорять Москву своими талантами и яркой внешностью. И еще он был женат…
Над этой странной связью потешалась вся столица – ровно до тех пор, пока Березовский неожиданно для многих не превратился в одного из богатейших и влиятельнейших людей России. Он вдруг стал выше ростом (поговаривали про некую секретную операцию по удлинению конечностей), а его костюмы теперь шили лучшие российские и зарубежные кутюрье. Даже неистребимая прежде перхоть куда-то подевалась…
К чести Эллы, перемены материального свойства мало ее волновали. Она была искренне и тягостно влюблена в своего маленького монстра. Она видела его холодный цинизм, способность манипулировать людьми и вышвыривать их из своей жизни, как только те переставали быть ему нужны. И безумно страдала от этого своего печального знания, поскольку сил окончательно порвать с Березовским ей недоставало.
Между ними вспыхивали конфликты, она в бешенстве уходила от него на месяцы, а то и на годы.
Но потом возвращалась…
Борис Рувимович был настолько талантлив в своем злодействе, настолько умен и притягательно отвратен, что колдовски завораживал Эллу. Ей все время хотелось его одолеть, исправить, покорить, прибрать к рукам, пробудить в нем что-то человеческое, а он не давался и насмешливо исчезал из ее жизни, чтобы через какое-то время возникнуть вновь.
Элла мучительно искала ответ на вопрос, что их связывает. Любовь? Скорее, любовь к вечному соперничеству с ним. Она любила эту свою муку, свой позор. Она страдала от испепеляющей ненависти, а иногда одна только мысль об их физической близости вызывала у нее приступ рвоты и жуткую депрессию. И еще она болезненно чувствовала зависть толпы, которая приписывала ей стремление овладеть богатствами Березовского.
Воистину великий труд любить негодяя, который всячески выпячивает свои отвратительные
