водительскому месту и поразили цель. Камеры наружного наблюдения зафиксировали, что майор был убит сразу, но его нога продолжала давить педаль газа и машина шла еще метров двадцать, сметая все на своем пути, пока не уперлась в ограждение подземного перехода…
'Придется потревожить твою совесть…'
Глухов понимал, что его война проиграна. И эта, конкретная, на острове Сердце, да и вся та, что он вел по жизни. Загнать назад такое количество людей, разбежавшихся по всей деревне, было почти невозможно: для этого пришлось бы задействовать практически всех бойцов, а значит, оголить огневые точки и охрану берега, что создало бы отличные условия для штурма острова. Стрелять во всех, кто шевелится, было еще глупее.
В распоряжении бандитов оставались только дети и работники интерната, в основном женщины, запертые в графской усадьбе. Считать заложниками мужиков, засевших на маяке, было бы явным лицемерием. Эти будут драться до последнего патрона, а если что – взорвут себя и тех идиотов, которые пойдут на штурм. Идиотов, однако, не было…
Плохо то, что провалилась и операция в целом. Глухов уже знал, что молниеносная война на Кавказе завершилась разгромом грузинских войск. Попытка захватить Астрахань пресечена. Из Москвы шла противоречивая информация: беспорядки, организованные оппозицией, продолжаются, но власть, похоже, сохраняет контроль над ситуацией и в ближайшие часы подавит последние очаги сопротивления на улицах.
Значит, надо срочно уходить. Бойцы были на грани бунта из-за бессмысленных потерь и очевидной тупиковости происходящего. Самые горячие требовали начать публично расстреливать заложников, чтобы побудить Москву к реальным переговорам. Но даже более умеренные могли вот-вот выйти из-под контроля, не понимая, как дальше будут развиваться события и как они покинут этот проклятый остров.
О судьбе соратников Глухов думал скорее по привычке. Ему, как командиру, пристало заботиться о подчиненных, и он сделает все, чтобы они ушли с острова живыми – по крайней мере, те, кому повезет. Но если выйдет по-другому, что ж… Они сами выбрали свою долю, причем за деньги! Кроме Расула и Хасана, да еще десятка боевиков, составлявших его 'личную гвардию', остальные были ему незнакомы, либо знакомы шапочно – так что боевыми товарищами, которых прикрывают в бою грудью, не считались.
А штурм приближался и мог начаться в любую минуту Своим звериным чутьем, спасавшим его в сотнях боевых операций, Глухов явственно ощущал это. Cцену побега людей из клуба наблюдали с 'большой земли', как в кинотеатре. И хотя Глухов представил это как жест милосердия, по сути это ничего не меняло. Хорошо еще, там не знают, что взрывчатку, заложенную вокруг маяка, боевики уже не контролируют… А может, и догадываются, черт бы их побрал!…
Усталость накатывала с такой силой, что впервые в жизни Глухов не чувствовал даже остатков азарта настоящего воина, который в любой, даже самой критической ситуации ищет путь к победе.
Вопрос для бывшего полковника состоял теперь вовсе не в том, можно ли найти способ спасти собственную жизнь и незаметно покинуть остров. Такой путь он знал. В укромном месте лежали три комплекта подводного снаряжения: для него, Расула и нелепо погибшего Хасана.
Вопрос был в другом: а стоит ли снова убегать от смерти?
Глухов боялся себе признаться, что жизнь окончательно ему надоела и давно потеряла всякий смысл. Не хотелось начисто перечеркивать прожитые годы. Но все шло именно к тому.
Наедине с собой Глухов пытался быть объективным и теперь, подводя итоги, оправдывал себя только за одно – за дружбу с Дудаевым. Он и теперь видел в нем честного и искреннего человека. По сути, Джохар отказался служить озверевшей от запаха денег и власти московской камарилье, чьей легкой добычей стала целая страна. Конечно, он во многом заблуждался, но Глухову тогда действительно казалось, что именно с Чечни начнется очищение России от скверны необольшевизма и безудержного воровства.
Долгое время это помогало ему быть в ладах с совестью – даже тогда, когда начал стрелять по своим. А в кого еще стреляют во время гражданской войны, говорил он себе? Естественно, в своих, если они находятся по другую сторону баррикад!
Скоро идеологическая мишура облетела окончательно. Сменившие Дудаева люди воевали не за идеалы, а за деньги, только для Глухова пути назад уже не было. Война превратилась в образ жизни. В него стреляли почти каждый день, он стрелял в ответ, уже не задумываясь, почему это делает. Теперь даже побег за границу не казался выходом из тупика, в который он сам себя загнал. Там его ждала неминуемая тоска и скучная смерть – либо от водки, либо от болезней, неизбежных в силу многочисленных ран и пережитых лишений.
'Хорошее место для смерти в бою! – вдруг подумал Глухов, высматривая в окно видимую часть острова и щурясь от ослепительных солнечных бликов, которыми переливалась широкая волжская гладь. Может, послать к черту озлобленных соратников, отпустить заложников, а самому… Нет, не бежать! Обложиться оружием, занять господствующую высоту и отстреливаться, пока хватит сил и жизни…
Нет, надо все же дождаться ответа с 'большой земли' по поводу самолета, на котором улетит в Афганистан, в зону, контролируемую талибами, вся его команда. И, разумеется, часть заложников, которые должны гарантировать уступчивость Москвы. И этого с собой возьмем…
Каленину он уже объявил, что тот должен отправиться на 'землю'.
– Вернешься через три часа! – инструктировал Глухов. – Ровно три часа, минута в минуту, понял?! На обещанном теплоходе! – Глухов посмотрел на часы. – Он, по нашим сведениям, вот-вот на той стороне будет…Привезешь с собой десять миллионов долларов, как мы договаривались с твоим генералом.
Каленин понял, что имеется в виду Гирин…
– На судне должны быть только рулевой и ты… Двое! Ну, и деньги, разумеется.
– Судно, деньги… А я-то вам зачем? – не удержался Каленин.
– Знакомого человека, к тому же известного, в случае чего и убивать приятнее! – Глухов ухмыльнулся. – Застрелишь невесть кого, и что? Одним больше, одним меньше. А ты, Каленин, совсем другое дело! Вся страна увлечена твоей судьбой. Детей спас! В логово террористов пойти не побоялся! Герой! – Глухов издевательски похлопал Каленина по плечу. – И потом, ты честный! Ну-ка, дай слово, что вернешься!
Каленин мрачно молчал.
– Пойми, Каленин, – продолжил Глухов. – Я могу и без тебя. Но с тобой интереснее. Я всю жизнь экспериментирую. Смотри, какая психологическая задачка тебе задана: ты сейчас уедешь на 'землю' и можешь там остаться. Так? – Глухов с удовлетворением хлопнул себя по коленкам. – Но я возьму с тебя слово, что ты вернешься. И вот первая для тебя дилемма: сдержать слово или нарушить? Я понимаю, что дано оно даже и не человеку вовсе, а так, мрази одной, с которой можно не считаться!…Палец загибаем!
Каленин сжал зубы и поборол желание ответить.
– А вот вторая! – Глухов загнул еще один палец. – Я сейчас с тобой очередную порцию детей отпущу. Заметь, уже второй раз! Но человек двести детишек все равно тут останется. И вот ты перед выбором: вернешься, может быть, еще кого-то отпущу. А нет – всех, как сельдей в бочку, погружу на судно и в Астрахань повезу, как живой щит.
– Зачем тебе их муки? – глядя исподлобья, спросил Каленин.
– Как зачем? – удивился тот. – Чтобы вы, сволочи, сговорчивее были! Вижу, ты так ничего и не понял, Беркас Сергеевич!- Глухов даже вроде расстроился. – Пойми, нас невозможно победить. Знаешь, почему? – Глухов выжидающе посмотрел на Каленина и пояснил: – Мы не боимся смерти, а кто не боится смерти, тому безразлична не только своя жизнь, но и чужая, которую он забирает с легкостью и без всяких угрызений совести! И не ждите, что мы будем воевать с вами по правилам! Понял?! Нам все позволено! Абсолютно все!!! Если для победы надо убивать женщин и детей, значит, будем убивать без колебаний!
Каленин хмуро молчал.
– А теперь смотри! – Глухов показал ладонь и добавил к двум прижатым пальцам еще один. – Я загнул третий палец! Знаешь, что это означает?! Я оставляю тебе выбор: когда вернешься, будем считать, что ты свободен!…
