проживающая по адресу: 21 rue Fresnel a Paris 16-eme, прекрасно и верно выполнила поручения, которые я ей доверил, и отдала мне полный отчет в этом и во всех суммах, которые расходовала в соответствии с этой доверенностью. Теперь я полностью освобождаю ее и от этих денег и от всего, что она могла предпринять в соответствии с этой доверенностью.
Москва, 12 апреля 1960.
Б. Пастернак»
Все было решено. Но тут-то и проявилась та полуоткрытость, которую, не сговариваясь, установили между собой Борис Леонидович и Ольга Всеволодовна. Не зная об окончании деловых отношений Пастернака с Жаклин, Ивинская продолжала писать ей, обсуждая тактику и стратегию ее шагов в отношении Фельтринелли. Читая параллельные «Ларины» и пастернаковские письма, Жаклин, вероятно, только крестилась, что вовремя успела выбраться из этого капкана лжи и авантюризма.
15 мая 1960 Фельтринелли отправил Пастернаку свое последнее письмо. Оно не успело дойти.
«Дорогой и многоуважаемый Борис Пастернак, (...) Есть много новостей. Новое русское издание Д<октора> Ж<иваго> будет готово к концу лета. Текст просмотрен мадам П<руайяр> и соответствует оригинальной рукописи, находящейся в Париже. Надеюсь, что вы будете довольны».
Фельтринелли бесстыдно лгал: исправленного издания романа он не готовил и исправлений, сделанных Жаклин, не учел. Более того, поручил вычеркнуть все многочисленные поправки Жаклин к намечавшемуся второму мичиганскому тиражу.
Но Пастернак всего этого уже не узнал. 30 мая 1960 года он скончался.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
«Внучка подхватила ветрянку»
... я хочу, когда умру, чтобы он (Фельтринелли. – Ив. Т.) выкупил, пусть даже за большие деньги, мое тело у советской власти и похоронил в Милане. А О<льга> отправится хранительницей могилы. Чего Вы смеетесь, – таково мое завещание?
«30 мая в прощальных словах, обращенных к нам с братом за несколько часов до смерти, отец, – вспоминал Евгений Борисович, – предупреждал нас о „другой, незаконной стороне“ своего существования, которая стала „широко известна за границей“. Он надеялся, что его сестра Лидия Слейтер, приезда которой мы ждали со дня на день, узнает обо всем этом от той „стороны“, займется этими делами и „все устроит“. Так как он не оставлял никакого завещания, его волновала незащищенность всего этого после его смерти, и, прося нас оставаться полностью „безучастными“ к этой стороне его существования, он надеялся на помощь своей сестры в защите прав Ивинской за границей(...)
Лидия Слейтер, просидев две недели в советском посольстве в Лондоне, получила визу только на второй день после похорон брата. Мы передали ей просьбу отца, но объяснить конкретно, что он имел в виду, было некому. В один из дней, проведенных в Переделкине, она виделась с Ольгой Всеволодовной Ивинской, которая ни словом не приоткрыла ей эту тайну, оставив ее в полной неопределенности насчет того, чем она должна помочь «незаконной стороне» жизни своего брата и какими делами «заняться». Ивинская не сомневалась в своих правах, чувствовала себя вполне уверенной в себе и объявила, что теперь именно она будет распоряжаться средствами Пастернака и распределять их между наследниками» (Континент, № 108, с. 270—271).
Какие основания были у Ивинской уверять в этом сестру Пастернака? Унаследовала ли она в самом деле какие-то права? Оставил ли Борис Леонидович завещание? Кому вообще принадлежат его рукописи?
Посмертный пейзаж получился таким, а не другим по воле самого Бориса Леонидовича – как результат его отношения к происходящему. После Пастернака – не значит, в данном случае, без Пастернака, в отрыве от него, но – по его чертежам.
Еще 13 августа 1959 года в письме к Жаклин де Пруайяр Пастернак готовил ее к возможным будущим бедам, прежде всего, к арестам:
«Если я протелеграфирую Вам как-нибудь: внучка подхватила ветрянку, – это будет значить, что О<льга> арестована, в моем случае будет – внук, и Вы это узнаете от нее».
При жизни Бориса Леонидовича Ивинскую никто не тронул – она нужна была властям на свободе, при Пастернаке. Благодаря ей он оказывался на виду. Она же с самого начала оказалась и соучастницей его контрабандных операций.
Деньги из-за границы начали приходить еще при жизни Бориса Леонидовича и с его согласия. Ивинская рассказывает в своих воспоминаниях, что о получении «огромных» заграничных гонораров заговорили сами власти: Пастернака вызвали в Инюрколлегию, и он «написал просьбу пришедшие на его имя из Норвежского и Швейцарского банков деньги разделить между Зинаидой Николаевной и мною поровну». Ивинская утверждает, что именно она отговорила Пастернака
«от всяких денежных распоряжений до беседы с Поликарповым.
Поликарпов, конечно, отсоветовал брать деньги за неизданный здесь роман, но обещал какие-то переиздания переводов и работу. В ответ на мои жалобы на безденежье, он бросил двусмысленную фразу: «Хорошо бы – привезли вам ваши деньги хоть в мешке, чтобы Пастернак успокоился».
Я передала Боре этот намек, и он счел, что может получать свои гонорары с благословения властей и без Инюрколлегии» (Ивинская, с. 358).
Очень трудно интерпретировать подобные мемуарные свидетельства, где все зависит от речевой интонации, от порядка передаваемых слов и желания мемуаристки оправдаться задним счетом. Впрочем, оправдание тут сомнительное: Ольга Всеволодовна признает («я передала Боре этот намек»), что инициатива запросить деньги из-за кордона принадлежит ей. Сколько тут желаемого, а сколько действительного – спросить не у кого. Пастернак в самом деле писал 1 апреля 1959 года Дмитрию Поликарпову, предлагая в случае получения гонорара часть суммы перечислить Литфонду: «Как Вы знаете, до сих пор я никаких денег за издание моего романа за границей не получал и не предпринимал никаких попыток к этому».
Поликарпов пастернаковское предложение отверг, требуя, чтобы он от денег вовсе отказался – в пользу советского Комитета защиты мира. Расценив такое требование как попытку «договора Фауста с Дьяволом», Пастернак в конце месяца писал в Управление авторских прав:
«Я отказываюсь пользоваться вкладами, имеющимися на мое имя за издание романа „Доктор Живаго“ в банках Норвегии и Швейцарии, о которых мне сообщила своим письмом Инюрколлегия».
Борис Леонидович лукавил: уже несколько раз ему по нелегальным каналам доставляли крупные суммы.
Карло Фельтринелли приводит следующие цифры, основанные на расписках Пастернака и Ивинской:
21 декабря 1957 получено 12 800 рублей,
4 июня 1958 – 4 000 рублей и еще 1 000,
в октябре – 10 000,
17 февраля 1959 – 5 000,
28 марта – 3 000,
1 августа 1959 – 5 000 рублей (Карло, с. 119).
Если к этим цифрам прибавить те, о которых прямым текстом или другим недвусмысленным образом упоминается в различных мемуарах, письмах и примечаниях к ним, то за два с половиной года, с декабря 1957 до апреля 1960, Борису Леонидовичу были доставлены:
100 000 рублей через Хайнца Шеве (за семь или восемь раз по 15 тысяч),
30 000 рублей через Герда Руге,
30 000 рублей от Жаклин через Дурову,
30 000 рублей от Д'Анджело через Гарритано.
В общей сложности – 230 800 рублей.
Чтобы представить себе, много это или мало, вспомним цены тех лет. Проезд в трамвае стоил 15 копеек, килограмм мяса – 11 рублей, книга в переплете (том из собрания сочинений Василия Ключевского) – 11 рублей, драповое пальто – 510, автомобиль «Победа» – 16 тысяч.
Весной 1959-го, как вспоминает Ивинская,
