сошли с ума и действительно поверили в то, что написано в резолюциях, требующих гражданской казни одного из самых глубоких и ярких представителей родной литературы. Неужели они не понимают, какой ложью и кощунством должны были прозвучать для всех честных людей эти слова об исключении Пастернака из Союза писателей и Союза переводчиков. Звание писателя не дается приказом по службе, и никто не может отнять его ни при жизни, ни после смерти, ни пожизненно, ни посмертно, у того, кто приобрел его своим талантом и своими творениями.
Я понимаю, что нельзя требовать от советских писателей подвига деяния, но я ожидал от них, по крайней мере, подвига молчания. Мы прекрасно знаем, в каких условиях им приходится жить и работать, и как страшен нажим того, что смягченно зовется «контролем партии», но я все же надеялся, что краска стыда выступит на щеках у современников Пастернака, и они не присоединят своего голоса к улюлюканью по команде.
Если бы сейчас можно было произвести свободный опрос, например, среди советских поэтов, многие из которых, начиная со Сталинского лауреата Тихонова, ученики Пастернака, они бы, наверное, согласились с оценкой Шведской Академии, присудившей премию, как это ска-430 зано в ее резолюции, «замечательному лирическому поэту и прозаику». На Западе открыто, громко сказали то, что в душе должны признать правильным все советские писатели, сохранившие втайне хотя бы отсвет духовной и художественной независимости. И пусть по наущению тех, кто знает, что говорит, сотни представителей советской интеллигенции обязаны кричать «распни его!» – я уверен, что они в душе страдают и стыдятся своих выступлений. Они знают, что речь идет не о романе Пастернака, которого, повторяю, не читали ни судьи, ни свидетели обвинения, ни коммунистические критики, – и не о его поступках, ибо он не виноват; Пастернака попросту пригвождают к позорному столбу, чтобы другим неповадно было и чтобы у колеблющихся не появились крамольные мысли.
Вот эта ложь, это лицемерие и вызывают чувство брезгливости и отвращение на Западе и в Америке – у людей самых различных убеждений, от прокоммуниста шведа Лундквиста, только что получившего Сталинскую премию, до тех самых французских, итальянских, английских и американских писателей, которых в Советском Союзе хвалят и переводят, как «прогрессивных защитников мира и демократии». И об этом обязаны знать советские писатели, если их интересует правда, а не пропагандные фальшивки и организованная клевета.
Геннадий Андреев
Награждение Бориса Пастернака Нобелевской премией «мудрые из мудрых» ухитрились превратить во вселенский политический скандал. К тому, что творится сейчас на линии Кремль – дача Пастернака в Переделкино, приковано внимание министров и членов парламентов, ученых и писателей, журналистов и простого люда. Миллионы льнут к радиоприемникам: что с Пастернаком? По эфиру донеслось: его исключили из Союза писателей и «лишили звания советского писателя». Весть зловещая: могут последовать «оргвыводы». И последняя весть: Пастернак вынужден отказаться о премии. Отказ мало что меняет: что произошло, то произошло. Но что же все-таки случилось с Пастернаком? До сих пор многие даже официальные лица в Советском Союзе считали его большим писателем. Теперь заявляется, что стихов Пастернака заграницей не знают, что премия ему дана по политическим мотивам, за роман «Доктор Живаго» и что Пастернак вообще так, заурядный писатель, к тому же и «злобный обыватель». Но роман «Доктор Живаго» на верхах в Советском Союзе был известен уже несколько лет, заграницей он вышел еще в прошлом году, – почему же Пастернака только теперь назвали «предателем» и подвергли травле? Потому, что ему присудили премию? Но не он же присудил ее сам себе!
Выходит так: не творчество Пастернака и не его поведение, а именно присуждение Нобелевской премии вызвало у власть имущих такую ярость, что они потеряли и равновесие и соображение. Шведская Академия три года назад дала премию Нобеля почти безвестному исландскому писателю-коммунисту, в прошлом году премию дали советскому ученому, в этом – еще трем советским физикам и в Москве уже ликуют по этому поводу, – как же в трезвом уме назовешь эту Академию «лакеем буржуазии»?
Глупо было выпускать из подворотни и такую борзую, как Заславский. Его даже Ленин, весьма неразборчивый по части морали, называл продажной душонкой и попросту мерзавцем. Какое может быть сравнение! Шавка остается шавкой, а человек человеком. И зловоние мерзавца ни в коей мере не может коснуться ведомого к распятию.
Это не преувеличение. То, что делают с Пастернаком – еще одна Голгофа в ряду бесчисленных больших и малых Голгоф, пережитых нами за сорок один год. Еще одно распятие безвинно отвечающего за грехи истязателей. Что у Пастернака нет вины «перед народом», перед людьми, имеющими право носить это звание, доказывать нечего. У него нет ни одной строчки против людей, против человека. В плане политическом – у него нет отрицания революции. Он приемлет все – и по-человечески отвергает зло, не бороться с которым могут только сами носители зла.
Понятно, тут и открывается ларчик. Но все же: ведь зло, без меры насажденное у нас, видят многие. Те же «ревизионисты» как-то пытаются бороться с ним. Больше того: сам Хрущев вынужден был обещать недопущение зла. Почему же именно на Пастернака обрушилась такая звериная ярость?
В романе «Доктор Живаго» нет «политики», нет и политиканства. Весь роман, от первой страницы до последней, проникнут духом человечности. Это прежде всего – «человеческий роман». Этим он продолжает традиции нашей литературы – дело Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова. Поэтому же он целиком выпадает из так называемой «советской литературы»: в ней допускается только подделка под человечность или она проскальзывает туда лишь случайно, по неумышленному или умышленному недосмотру редакторов. Пастернак не отрицает революцию. Как может отрицать ее поэт, написавший «1905 год», «Лейтенанта Шмидта»? Он признает многое, что она принесла с собой и что можно было бы назвать естественным следствием революции. Кто же будет отрицать очевидность, то, над чем старались поколения, что принесено временем? Вместе с Пастернаком эти следствия революции приемлют миллионы людей у нас, приемлем все мы. Но ненужное зло, проявившееся в революции, и зло, насильно и искусственно насажденное в ее ходе – этого зла люди принять не могут. Чтобы принять, надо перестать быть человеком. И Пастернак отрицает это зло так же, как отрицают его у нас миллионы людей. Это все и объясняет. Отношение власть имущих к награждению Пастернака потрясающе безобразно, оно отвратно до тошноты. Многие ждали, что они поступят если не умнее, то хитрее. Нет, не сумели. Потому, что тут они встретились с абсолютно непереносимой для них стихией: не с политикой, а с человечностью. Они могут ее давить, могут ею спекулировать – справиться с нею они не могут. И они впали в панику, потеряли нервы. Они, наверно, надеялись, что премию дадут им, одному из их среды; они надеялись, что их лживый «соцреализм» получит признание со стороны «презренной буржуазии»: ненавидя свободные страны, они настойчиво добиваются их признания. Надежды не оправдались. Какие соображения были у Шведской Академии, не знаем, но премию она присудила не им. Этим она лишила их и надежд, и рассудка – и они снова показали себя без прикрас. Вероятно, им уже не до того, чтобы делать хорошую мину: игра слишком ясна и им надо во что бы то ни стало, любой ценой собрать вокруг себя свой «актив». Силы не равны, катясь дальше, ком может нарастать – надо бить, пока не поздно, пока можно, надо спасать себя, свою власть!
И они спустили свору. Тихоновы, полевые, михалковы, твардовские вкупе с семичастными ринулись на жертву. Кивнули мерзавцу: оболгать еще раз! Дать «установку активу»: лгать по писанному, одобренному нами!.. История известная, кого ею теперь удивишь?
Полвека с лишком назад Чехов, Короленко протестовали против решения Николая Второго не пускать Горького в число академиков. Это были русские писатели. Советские писатели, в плену у политики, поступают иначе: они травят своего собрата.
И этим не удивишь. Пушкин сказал: «Гений и злодейство две вещи не совместные». А талант и злодейство совмещаются куда как часто!
Что же будет с Пастернаком? Не знаем. Но знаем, что в верности ему людей он может не сомневаться. Он не один, с ним много.
Недавно рассказывали такую историю. Дело было год-два назад в церкви одного из наших городов. После службы на середину вышел высокий статный старик, с длинной белой бородой, с шапкой в руке. Без всякой патетики он сказал:
