«Ой, каб Волга-матушка да вспять побежала!..»*
«У приказных ворот собирался народ…»*
Старицкий воевода*
Источником стихотворения является рассказ Карамзина в «Истории Государства Российского» о гибели конюшего и начальника казенного приказа И. П. Челяднина-Федорова. Царь «объявил его главою заговорщиков, поверив или вымыслив, что сей ветхий старец думает свергнуть царя с престола и властвовать над Россиею. Иоанн… в присутствии всего двора, как пишут, надел на Федорова царскую одежду и венец, посадил его на трон, дал ему державу в руку, снял с себя шапку, низко поклонился и сказал: „Здрав буди, великий царь земли Русския! Се приял ты от меня честь, тобою желаемую! Но имея власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть с престола!“ Сказав, ударил его в сердце ножом». Об убийстве Федорова есть также несколько строк в четвертом действии «Смерти Иоанна Грозного».
«Государь ты наш батюшка…»*
В славянофильских и близких к ним кругах стихотворение, в котором дана отрицательная оценка петровских реформ, было встречено с большим сочувствием. С сочувствием отнеслись к нему, насколько можно судить по письму И. С. Аксакова к Толстому, и некоторые представители крепостнического дворянства, приспособившие стихотворение к современным событиям: «Успех Вашего экспромта или песни таков, что начинает пугать и цензоров, и меня…[34] Публика подхватила ее, выучила наизусть, увидала в ней намеки на современное положение, на разрешение крестьянского вопроса, и — в восторге. Говорят, третьего дня в Дворянском клубе дворяне то и дело повторяли: „Палкою, матушка, палкою“, или: „Детушки, матушка, детушки“». Однако стихотворение давало возможности и для иного истолкования — в радикальном духе, о чем свидетельствуют одобрительный отзыв журнала «Русское слово» и позднейшие слова Д. И. Писарева о «поучительном разговоре России с царем Петром Алексеевичем». Впоследствии поэт решительно отрекся от своего стихотворения и не включил его в сборник 1867 г. Стихотворение восходит к народной песне, повторяя ее конструкцию (диалогическую вопросо-ответную форму и пр.):
Пантелей-целитель*
«Пантелей-целитель» был первым произведением Толстого, в котором он открыто заявил о своем неприязненном отношении к передовым течениям общественной мысли и литературы 60-х годов. Не мудрено, что упоминания о Толстом в журналах демократического лагеря иногда сопровождались насмешливой характеристикой «автор Пантелея». Первая строка восходит к народной песне «Пантелей- государь ходит по двору…».
Змей Тугарин*
Толстой считал «Змея Тугарина» «лучшей из своих баллад» (письмо к А. де Губернатису 1874 г.). Их клятва: Да будет мне стыдно! — См. о ней в «Проекте постановки „Царя Федора Иоанновича“» (т. 2 наст. изд.).
Песня о Гаральде и Ярославне*
Норвежский король Гаральд Гардрааде (Строгий), о котором идет речь в стихотворении, царствовал с 1047 до 1066 г.; в 1045 он женился на дочери Ярослава Мудрого Елизавете. Стихотворение возникло в связи с работой Толстого над трагедией «Царь Борис». «Я был приведен к этой балладе, — писал он Стасюлевичу 7 февраля 1869 г., — моим датским принцем в „Царе Борисе“. В тот же день он сообщил Маркевичу, что во время разысканий о „норманнском периоде нашей истории“ натолкнулся на „факт вполне известный, но весьма мало использованный, а именно — замужество дочерей Ярослава“». И далее он пересказал сведения, почерпнутые из «Истории Государства Российского» Карамзина. Уже окончив стихотворение, Толстой достал «Историю Дании» («Geschichte von Danemark») Ф.Дальмана и нашел в ней «подтверждение некоторым деталям, написанным по интуиции» (письмо к Маркевичу от 26 марта 1869 г.). Поэт очень ценил эту балладу и был огорчен отзывом Гончарова. «Вы доставили мне большое удовольствие… — писал он Маркевичу, — одобрив балладу о Гаральде, тем более что Гончаров… пишет мне, что она — недостойная меня и совершенно посредственная». Два десятка строк о судьбе Гаральда и о дочерях Ярослава имеются также во втором действии «Царя Бориса».
Три побоища*
Об исторической основе баллады см. во вступит. статье. «Три побоища» написаны непосредственно после «Песни о Гаральде и Ярославне». В письме к Маркевичу от 7 февраля 1869 г. поэт заметил, что вторая баллада по колориту противоположна первой, «т. е. чрезвычайно мрачна», но не раз указывал вместе с тем на их общую идейную направленность. Композиция стихотворения была следующим образом