печаталась в современных ему изданиях. В сюжете и отдельных деталях есть много сходного со стихотворениями Лермонтова «Русалка» и Гейне «Король Гаральд Гарфагар».
Василий Шибанов*
Основным источником стихотворения является следующий отрывок из «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина: Курбский «ночью тайно вышел из дому, перелез через городскую стену, нашел двух оседланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг Вольмара, занятого литовцами. Там воевода Сигизмундов принял изгнанника как друга, именем королевским обещая ему знатный сан и богатство. Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном: открыть душу свою, исполненную горести и негодования. В порыве сильных чувств он написал письмо к царю; усердный слуга, единственный товарищ его, взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав: „От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича“. Гневный царь ударил его в ногу острым жезлом своим; кровь лилася из язвы; слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского… Иоанн выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, чтобы узнать от него все обстоятельства побега, все тайные связи, всех единомышленников Курбского в Москве. Добродетельный слуга, именем Василий Шибанов… не объявил ничего; в ужасных муках хвалил своего отца-господина; радовался мыслию, что за него умирает».
Ср. также слова Шибанова: «О князь, ты, который предать меня мог // За сладостный миг укоризны», — с таким местом: «Он наслаждению мести, удовольствию терзать мучителя словами смелыми пожертвовал добрым, усердным слугою». Источником строф 11–12 является подлинное письмо Курбского к Ивану Грозному. Толстой несколько сдвинул исторические события. Бегство Курбского и его первое письмо к царю относятся ко времени до возникновения опричнины, а молебствия царя с опричниками происходили не в центре Москвы, на глазах у всего народа, а в Александровской слободе, куда он переехал в 1565 г. Ф. М. Достоевский, говоря о Курбском и Шибанове в «Дневнике писателя» 1877 г., пересказывает факты явно по балладе Толстого.
Князь Михайло Репнин*
Источником стихотворения является рассказ о смерти Репнина в «Истории Иоанна Грозного» кн. А. М. Курбского: Иоанн «упившись начал со скоморохами в машкарах плясати, и сущие пирующие с ним; видев же сие бесчиние, он [Репнин], муж нарочитый и благородный, начал плакати и глаголати ему: „Иже недостоин ти, о царю христианский, таковых творити“. Он же начал нудити его, глаголюще: „Веселись и играй с нами“, — и, взявши машкару, класти начал на лице его; он же отверже ю и потоптал… Царь же ярости исполнився, отогнал его от очей своих, и по коликих днях потом, в день недельный, на всенощном бдению стоящу ему в церкви… повелел воинам бесчеловечным и лютым заклати его, близу самого олтаря стояща, аки агнца божия неповинного». Между тем в стихотворении Грозный собственноручно убивает Репнина, и тут же на пиру, а не через несколько дней в церкви. Толстой внес эти изменения из соображений чисто художественного порядка: в «Князе Серебряном» (гл. 6) эпизод с Репниным рассказан в соответствии с историческими данными. Концовка — раскаяние Грозного — также принадлежит Толстому.
Ночь перед приступом*
В стихотворении описана осада Троице-Сергиевой лавры войсками Я. Сапеги и А. Лисовского во время польской интервенции, целью которой было возведение на русский престол Лжедимитрия II. Осада началась осенью 1608 г. и продолжалась шестнадцать месяцев, но все штурмы были отбиты. Источником «Ночи перед приступом» является «Сказание о осаде Троицкого Сергиева монастыря от поляков и литвы» келаря этого монастыря Авраамия Палицына, возможно, в пересказе Карамзина.
Богатырь*
В 1859 г. было запрещено цензурой и появилось в печати лишь в 1867 г.
«В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба…»*
Есть указание, что в стихотворении отразился действительный случай, имевший место во время Крымской войны.
«Ходит Спесь, надуваючись…»*
Это и предыдущее стихотворения очень понравились славянофилам А. С. Хомякову и К. С. Аксакову. «Ваши стихи, — говорили они Толстому, — такие самородные, в них такое отсутствие всякого подражания и такая сила и правда, что, если бы вы не подписали их, мы бы приняли их за старинные народные». Сообщая об этом жене, поэт заметил: «Эти слова для меня — самая лучшая хвала» (письмо от 7 сентября 1856 г.).