– Кажется, мне не придется прилагать чрезмерные усилия, чтобы выглядеть перед мисс Эджертон совершенно разбитой, – прошелестела она. – А Холбрук на этом свете не жилец.
* * * * *
«
Элиссанда ясно представляла себе остров Капри, поднимающийся, подобно сирене, из вод Средиземного моря. И себя, бродящую в одиночестве по его крутым скалам, с развевающимися по ветру волосами и букетиком диких гвоздик в руке. Ни звука, кроме моря и чаек, никого, кроме рыбаков, вдалеке чинящих сети, и никаких чувств, кроме ясного и безмятежного ощущения полной, абсолютной свободы.
Она еле успела подхватить тетю, свалившуюся с сиденья в туалете.
Тетушка Рейчел последний раз опорожнялась более двух суток назад: сказывалось болезненное состояние. Элиссанда уговорила тетю потужиться минут пятнадцать после обеда, пока она почитает вслух из путеводителя по Южной Италии, чтобы скоротать время. То ли из-за ее монотонного чтения, то ли из-за лауданума[6], от которого тетушку никак не удавалось отучить, но только больная уснула, а ночная ваза под ней осталась тревожно пустой.
Девушка полувынесла, полувыволокла недужную из туалета. Женщина в ее руках весила не более вязанки хвороста – и обладала такой же подвижностью и слаженностью движений. Любимейшим делом ее дяди было выяснить, что особенно не по вкусу домочадцам, а затем навязать им это. Именно поэтому ночная рубашка его супруги пропахла гвоздичным маслом, которое та терпеть не могла.
Когда-то терпеть не могла. Вот уже долгие годы тетя почти постоянно пребывала в лаудановом полузабытьи и мало что замечала, если только вовремя получала очередную порцию настойки. Но Элиссанде было еще не все равно – она принесла из своей комнаты сорочку без запаха.
Девушка нежно уложила дремлющую тетю в кровать, вымыв руки, переодела ей рубашку и убедилась, что та спит на правом боку. Она внимательно следила за тем, сколько времени Рейчел лежит на каждом боку: у человека, проводящего большую часть дня в постели, легко возникают пролежни.
Элиссанда подоткнула одеяло вокруг плеч больной и подняла путеводитель, упавший на пол, когда она подхватывала тетю. Она потеряла то место, где читала. Неважно, она точно так же рада прочесть о прекрасном городе Манфредония, основанном героем Троянской войны на Адриатическом побережье.
Книга вылетела у нее из рук, ударилась о картину, висевшую на стене напротив тетиной кровати – картину, на которую Элиссанда старалась никогда не смотреть – и упала на пол с оглушительным стуком. Рука девушки метнулась ко рту, взгляд – к тете, но та даже не пошевелилась.
Элиссанда быстренько подняла путеводитель, взглянув, не пострадал ли он. Еще бы не пострадал: форзац оторвался от обложки.
Закрыв томик, девушка крепко его сжала. Три дня тому щеткой для волос она вдребезги разбила ручное зеркальце. Двумя неделями раньше долго смотрела на коробочку с мышьяком, найденную в кладовке для метел.
Элиссанда опасалась, что потихоньку теряет рассудок.
Она никогда не хотела становиться тетиной прислугой. Всерьез собиралась уйти, как только станет достаточно взрослой, чтобы найти хоть какую работу, где угодно.
Но дядя догадался об этих намерениях. Он привел наемных сиделок, чтобы племянница увидела, как Рейчел дрожит и рыдает от их жестоких «лечебных» процедур. Разумеется, Элиссанде пришлось вмешаться, и вот такие прекрасные чувства как преданность и благодарность превратились в отвратительные гремящие цепи, приковавшие ее к этому дому, к этому существованию всецело в чужой власти.
До сих пор единственной отдушиной узницы были несколько книг. До сих пор ее дни вращались вокруг регулярного высаживания тети на горшок, удачного или нет. Пока она не швырнула об стену свой бесценный путеводитель по Южной Италии, потому что ее самообладание – единственное, на что она могла полагаться, – ослабевало под гнетом заключения.
Звук подъезжающей кареты заставил Элиссанду, подобрав юбки, выскочить из тетиной комнаты. Дядя обожал указывать неверные даты своего возвращения: более ранний приезд сокращал ее передышку от дядиного присутствия, более поздний – разбивал надежду, что, возможно, в дороге мучителя настиг заслуженный конец. Он и раньше так делал: выдумывал поездку только для того, чтобы прокатиться по округе и всего через пару часов вернуться домой, заявляя, что передумал отлучаться, так как очень скучает по семье.
В своей комнате девушка поспешно сунула путеводитель в ящик с бельем. Три года тому дядя убрал из дома абсолютно все книги на английском языке, кроме Библии да дюжины фолиантов фанатичных проповедей. Элиссанде удалось отыскать несколько томиков, случайно избежавших уничтожения, и с той поры она берегла их с тревожной заботливостью птицы, свившей гнездо в кошачьем питомнике.
Спрятав книгу, девушка подошла к ближайшему окну на подъездную дорогу. Странно, но перед домом стояла не дядина карета, а легкий открытый экипаж с темно-синими сиденьями.
Послышался негромкий стук в дверь. Элиссанда обернулась – на пороге стояла миссис Рамзи, экономка.
– Мисс, к вам с визитом леди Кингсли.
К дяде иногда заезжали местные помещики и викарий. Но женщины почти никогда не наносили визитов в Хайгейт-корт, поскольку, благодаря стратегически рассчитанным высказываниям дяди на публике, в округе всем было известно о чрезвычайно слабом здоровье тети Рейчел и о том, что Элиссанда не отходит от постели больной.
– Кто такая леди Кингсли?
– Она снимает Вудли-мэнор, мисс.
Элиссанде смутно припомнилось, что Вудли-мэнор, расположенный в двух милях северо-западнее Хайгейт-корта, некоторое время назад был сдан в аренду. Значит, леди Кингсли – их новая соседка. Но разве новым соседям не полагается вначале оставить визитную карточку, а не являться лично?
– Она утверждает, что в Вудли-мэноре произошло нечто ужасное, и умоляет вас принять ее, – добавила миссис Рамзи.
Ну, тогда леди Кингсли явно обратилась не по адресу. Если бы Элиссанда могла сделать для кого- нибудь хоть что-то, она бы давным-давно сбежала отсюда вместе с тетушкой. Кроме того, дядя не одобрит, что она принимает гостей без его позволения.
– Скажите ей, что я очень занята с тетей.
– Но, мисс, леди Кингсли… Она в отчаянии.
Чопорная миссис Рамзи за пятнадцать лет своей службы в Хайгейт-корте так и не заметила, что обе ее хозяйки постоянно пребывали в отчаянии: дядя Элиссанды умел подбирать преданных и ненаблюдательных слуг. Вместо того чтобы держать голову высоко поднятой и сохранять мало-мальски достойный вид, Элиссанде, наверное, следовало хоть раз поддаться искушению и выпустить пар.
Девушка глубоко вдохнула.
– В таком случае, проводите ее в гостиную.
Не в ее привычках было отворачиваться от отчаявшихся женщин.
* * * * *
Леди Кингсли была сама не своя, когда рассказывала почти апокалиптическую историю о нашествии крыс. По окончании повествования ей потребовалось выпить полную чашку горячего крепкого чая, прежде чем с ее щек сошла зеленоватая бледность.
– Мне очень жаль, что вам пришлось такое пережить, – посочувствовала Элиссанда.
– Полагаю, самое худшее в этом рассказе еще впереди, – не унималась леди Кингсли. – Ко мне в гости приехали племянник и племянница и привезли с собою семерых друзей. Нам теперь негде остановиться. У сквайра Льюиса двадцать пять собственных гостей. А в деревенской гостинице нет свободных мест – через два дня там свадьба.
