Усов завозился на своей койке.
— Дать чего, дядя? — спросил Удалов.
— Нет… — хрипло отвечал старик. — Молитесь, ребята, видно, штурм начинается.
С рассветом началась сильная канонада, и можно было расслышать всплески русских ядер, падавших в воду неподалеку от брига.
Час шел за часом, жаркая пальба не прекращалась, и пленные томились в неведении — что же происходит?
Озабоченные часовые ничего не отвечали на вопросы Удалова, да и знали-то они, впрочем, немного. Чем дальше, тем больше нарастало волнение Усова и Удалова. Попов заснул на своей койке, а трудолюбивый Бледных принялся за свое плетение. Удалов стоял у закрытого иллюминатора и, припав к нему ухом, старался по звукам стрельбы определить положение.
— Вот наши бьют, а это погромче — видать, с ихних фрегатов… А это с 'Авроры', уж это я точно знаю, этот звук я знаю! — говорил он.
Выходило, что 'Аврора', 'Двина' и русские батареи успешно обороняются. Новые часовые, сменившие прежних, сказали, что готовится десант, и скоро артиллерийская пальба еще больше разгорелась и в грохоты и раскаты артиллерийских залпов вплелась дробная россыпь ружейной перестрелки. Удалов, не в силах сдержать волнение, заметался по тесной, полутемной каюте и наконец, бросившись на свою койку, замолк. Боцман приподнялся на локте, стараясь вслушаться в звуки стрельбы. Бледных оставил свою работу и поднял на товарищей встревоженное лицо.
Пушки умолкли. Около часу, то нарастая, то затихая, продолжалась ружейная трескотня. Но вот наступила тишина.
— Кончилось будто, — сказал Бледных и вздохнул тяжело. — Ужели одолели наших, а, ребята?
— Не может этого быть! — сердито буркнул боцман.
Удалов молчал, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся извне.
— Да ведь и то, у него — сила! — продолжал Бледных. — Два фрегата, три корвета, бриг, пароход… Небось больше двухсот пушек, а у нас 'Аврора' — и все… 'Двина' — транспорт, о чем говорить?
— Ребята, на берегу 'ура' кричат и музыка!.. Ей-богу! — крикнул вдруг Удалов и, сорвавшись с места, бросился к иллюминатору и припал к нему ухом.
Бледных и Усов, приоткрыв от напряжения рты, молча смотрели друг на друга, прислушиваясь. Слабо доносились раскаты 'ура' и звуки музыки.
— Ура! Отбили штурм! Ура, ребята! — закричал Удалов так громко, что Попов, проснувшись, испуганно сел на койке, а часовые сердито застучали в дверь. Боцман и Бледщых истово перекрестились.
Скоро к бригу подошли шлюпки, раздались стоны раненых. По расстроенному и сердитому виду часовых пленные убедились, что Удалов был прав.
Штурм Петропавловска был блистательно отбит немногочисленным русским гарнизоном.
Неприятельская эскадра простояла в Авачинской губе еще два дня, хороня убитых и исправляя повреждения на судах. Не делая больше попыток овладеть крепостью, соединенная эскадра утром 27 августа подняла якоря и вышла в море.
4
На походе режим для русских моряков был смягчен, и большую половину дня им разрешили проводить на палубе, для чего было отведено специальное место между двумя пушками. Усов начал поправляться, но был еще слаб, а кроме того, он как-то необыкновенно упал духом. Плен, болезнь, все несчастья, свалившиеся на него и его товарищей, тяжело повлияли на душевное состояние старого моряка. Во всем случившемся он винил одного себя, очень страдал от этого, и в ослабевшем и обмякшем молчаливом старике трудно было узнать прежнего лихого боцмана и 'командёра'.
Вместо него в маленьком мирке русских моряков самым влиятельным стал теперь Семен Удалов. После поражения эскадры под Петропавловском прежнее неукротимое, веселое, жизнерадостное состояние духа вернулось к нему. К старому боцману он относился бережно и внимательно, не поддразнивая его, как раньше, и называя не иначе, как господин боцман. Первые дни, когда ослабевшему от болезни Усову трудно было взбираться по крутому трапу на палубу, он втаскивал его туда на 'горбе', несмотря на негодование и гнев почтенного старика, не привыкшего к таким нежностям. На палубе обычно было ветрено и сыро, но за пушкой можно было укрыться. Усов сидел всегда молча, насупив седые брови, и курил свою неугасимую трубку, изредка тяжело вздыхая. Попов или спал, свернувшись, как кот, или, опершись о высокий борт и поплевывая, поглядывал то на низкое серое небо, то на темные крутые волны, быстро бегущие наперегонки с бригом.
Бледных прилежно и неутомимо работал, а Удалов или мастерил что-нибудь при помощи матросского ножа, вроде кузнеца и медведя, бьющих по наковальне, или же, собрав вокруг себя кружок подвахтенных матросов, упражнялся в познании языка, заставляя покатываться со смеху и веселых французов и своих более серьезных соотечественников. Он быстро приобрел популярность и общую симпатию, начиная от капитана брига, купившего у него кузнеца и медведя за пачку табаку, и кончая коком-марсельцем. Особенность говора этого провансальца он быстро уловил своим музыкальным слухом и ловко копировал его, ко всеобщему удовольствию.
Только старший офицер, лейтенант, не обращал на него внимания, холодно глядя поверх головы, если Удалов попадался ему на глаза. Он не мог позабыть своего купанья в студеных водах Авачинской губы.
Однажды в довольно свежую погоду бриг ходко шел в полветра, кренясь и осыпая брызгами с бака прикорнувших у русленей матросов. Вдруг вахтенный начальник отдал команду, боцман засвистал в дудку, вызывая подвахтенных на палубу. Вахтенные бросились к брасам, чтобы уменьшить площадь парусов. С севера заходил шквал с дождем.
При звуках аврала Усов поднял голову. Загоревшимися глазами глядел он на работу матросов и так насасывал трубку, что от нее искры летели, как от паровоза.
Удалов, Бледных и Попов тоже встрепенулись. Курчавый Жозеф, вылетевший из люка на палубу, на ходу обернулся и крикнул, улыбаясь:
— II faut se rechauffer un peu![32] — и, как-то поскользнувшись (бриг качнуло на зашумевшей большой волне), он плечом со всего маху стукнулся о высокий борт; лицо его искривилось, но он устоял на ногах и ринулся вверх по вантам, крикнув: — Са va, mon vieux![33]
— Всыпал бы я тебе с дюжину, чтобы не зевал во время аврала! — буркнул Усов.
— Хорошо, да не по-нашему, — сказал Удалов, глядя на работу матросов.
Усов только иронически ухмыльнулся.
В это время у Жозефа, не на шутку зашибшего руку, порывом ветра вырвало угол марселя. Парус, грозя разорваться на клочки, гулко захлопал. Капитан, вцепившись в поручни, заорал на матросов, французский боцман кинулся с полубака к мачте, но его опередил Удалов, кошкой взлетевший по вантам и побежавший по рее. В несколько секунд марсель был усмирен. Усов, не отрывавший глаз от товарища, удовлетворенно крякнул и глянул в сторону мостика — знай, мол, наших, а Удалов, кончив дело, так же лихо спустился на палубу и присел к товарищам как ни в чем не бывало, лишь слегка запыхавшись. Капитан в рупор крикнул что-то французскому боцману, и тот, козырнув, кинулся к пленным.
— Семен, к капитану! — крикнул он Удалову.
— Эх! Небось чарку поднесут! — с завистью сказал Попов.
— И стоит того! — оборвал его Усов. — А ты бы вот больше жиры належивал, лежебока!
Капитан поблагодарил Удалова и приказал выдать ему вина.
После недолгой стоянки в Калифорнии бриг пошел зимовать на Сандвичевы острова. Переход длился семнадцать дней. После холодных осенних шквалов в северной части Тихого океана здесь была благодать, но тем не менее и тут бриг поштормовал. Пять дней люди ни разу не ложились сухими, не спали больше
