— Я плачу тебе не за разговоры, дорогой.
Где-то в парке раздался взрыв притворного хохота.
— Как встретились, так и разойдемся, да? — сказал он. — Знаешь, могу спорить, кондиционер у тебя есть. И жена, и дети, но это твое дело.
— Именно, — отозвался Эрик-Алек. — И помни об этом, дорогой.
— Дорогой и любимый, раз уж мы здесь.
— Я не могу здесь оставаться всю ночь.
— Не можешь? Но торопить это дело все равно, что торопить молитву. Это вроде причастия, приношения, может быть, жертвы. Я имею в виду ритуал, когда ты становишься передо мной на колени. Тут уж я почти проповедник.
— Становится поздно, — сказал Эрик-Алек.
— Для молитвы никогда не поздно, Эрик, — воздух со свистом влетал и вылетал из его легких.
— Я Алек.
— Ну ничего, я тебя еще наставлю на путь истинный. Хотя, может, неверно сказано. Впрочем, неважно. Как ты говорил, уже пора? Ладно, дорогой, не стой здесь. Опускайся на колени, Алек.
Умница Алек.
Он стал медленно вынимать руки из карманов «ливайсов». Опять послышался идиотский притворный хохот. Видимо, в этот раз он вызвал раздражение еще у кого-то, потому что с другой стороны парка наглый хохот передразнили.
«Неплохо, — подумал он. — Жутковатый получается вечерок. Не совсем Хичкок, слишком тяжеловесно, но все равно неплохо. Скорее похоже на раннего Кубрика или Сэма Имярек, мастера по второсортным мистическим фильмам, столь популярным во Франции. Как его? Того, что обожал ненастоящую кровь. Да, звучит неплохо. Еще один дубль, Сэм, и мотор! Классный кадр».
1. Джон Линч
— Линч, так? — спросил человек за письменным столом, взглянув на лежавшую перед ним записную книжку.
— Так точно, капитан Эдельштейн, Джон Линч, — сказал он, стоя в дверном проеме.
— Эдельсон.
«Чудесно! — подумал Линч. — Приглашен для особого задания и начал с того, что перепутал фамилию этого малого. Но попробуй запомнить эти еврейские фамилии!»
— Извините, капитан. Могу поклясться, что мне сказали «Эдельштейн».
— Я не удивляюсь, — сказал Эдельсон, — что у вашего шефа такая полиция.
Все в Эдельсоне было маленьким, аккуратным, опрятным, каким-то уменьшенным. И еще он был смертельно уставшим. Костлявые руки, тонкие пальцы, в которых капитан крутил сигаретную пачку. Узкие грудь и плечи, лицо такое высохшее, что Линч, казалось, мог видеть под кожей череп. Редкие и седеющие волосы.
«Букашка, — подумал Линч, — но букашка в чине».
Джон не мог наверняка определить его возраст. Пятьдесят, может быть, пятьдесят пять. В евреях он с трудом разбирался.
Эдельсон выглядел крайне официальным. В мундире, застегнутом на все пуговицы, и ровно висевшем галстуке. Если бы не его пронзительный взгляд, то Джон решил бы, что он больше похож на больного туберкулезом раввина, чем на капитана полиции.
«Осторожно, — подумал Линч, — у них особое чутье».
— Ну, Линч?
— Да, капитан?
— Входите, присаживайтесь. У меня есть одна работенка.
Здесь Линч осознал, что Эдельсон пристально рассматривает его. Он быстро пошел к стулу с прямой спинкой, стоявшему возле письменного стола капитана.
— И, конечно, закройте за собой дверь, — подсказал Эдельсон.
Линч вернулся. Он опять чувствовал себя школьником, на которого накричал отец Фини. Только на этот раз уже отец Шикарнини. Они оба, он чувствовал это, имеют над ним полную власть, и хотя иногда казалось, что так легче жить, обычно это чертовски его раздражало. У отца Фини хватило власти вышвырнуть Линча из приходской школы. «Тебя держат из милости», напоминали ему при всяком нарушении правил внутреннего распорядка школы «Святое сердце». «Может быть, милосердие и начинается дома, но заканчивается оно здесь», любил повторять отец Фини при полном классе мальчиков, знавших, что он имеет в виду.
«Этот еврейский капитан, — думал Линч, — обладает такой же властью уволить его из полиции».
Линч не мог не думать, что Эдельсон принадлежит к тем людям, кому это нравится. Наверное, с ним самим такое случалось не раз, но теперь сила на его стороне.
Линч осторожно, чтобы не хлопнуть, закрыл дверь, затем проделал обратный путь до стула и сел, ожидая, когда Эдельсон начнет говорить.
Джон не выносил собеседований из-за необходимости «производить хорошее впечатление». В такие моменты он себя чувствовал уже не Джоном Линчем, а бланком анкеты или страничкой из чьей-то записной книжки. Вместо собеседования он бы скорее согласился сходить к священнику на исповедь, чего не делал со дня смерти матери три года назад, когда служил в армии.
Линч смотрел мимо Эдельсона на грязно-серые стены.
«Странно, — подумал он, — сам Эдельсон кажется аккуратистом, но ему совершенно нет дела до своего кабинета».
Затем Линч перевел взгляд на подоконник, где мерно жужжал кондиционер.
«Мусорка, а не кабинет, — подумал Джон, — но, по крайней мере, Эдельсон сумел выслужиться до капитанского чина. Не так уж плохо для отдела, доверху забитого ирландцами и итальянцами».
Линч сел ровнее на стуле.
— Сигарету? — спросил капитан, подвинув через стол свою пачку. Сигареты были с фильтром, а Линч курил простые. В кармане у него была своя пачка, но он взял одну сигарету, и оба закурили.
— Спасибо, — ответил Джон.
Эдельсон кивнул головой.
— Сегодня уже третья пачка, а еще нет и пяти часов. Ну и профессия у нас с вами, Линч. Почему люди выбирают ее? Вот вы, например?
— Обычные причины, капитан. Социальная защищенность, пенсия, чувствуешь себя частью организации.
Эдельсон заглянул в свою записную книжку.
— Вы служили в армии. Это тоже организация с социальными льготами и пенсией.
— Я пошел туда сразу же после приходской школы, капитан. После нескольких конфликтов я понял, что если мы когда-нибудь и столкнемся с комми, то этим займутся парни из ракетных войск, а не мы, пехтура. И, кроме того, эти типы в Вашингтоне с гарвардскими дипломами вовсе не хотели столкновений. Я вышел в отставку и сделал ноги.
— Оставим политику, Линч. Что вы делали потом?
«В чем дело, капитан? — подумал Линч. — Родственники в России?»
— Мне кажется, у вас все написано в этом блокноте.
— Ничего, не бойтесь утомить меня, расскажите сами, Линч.
— О'кей. Стажировка в фирме «Мейсиз», где у меня не обнаружилось способностей к совершению покупок. Работа на складе буры, но и продавать у меня не очень получалось. Немного изучал бухгалтерский учет и работал помощником общественного аудитора. Это тоже меня не увлекло.
— Итак, вам пришлось хорошенько разобраться в самом себе?
