Безымянного.
К сожалению, разведчики не могли похвастать успехом. В редких случаях на лотках промывальщиков оставалось заметное количество значков, которое можно уже было взвешивать. И лишь в единичных шурфах содержание золота едва достигало нескольких граммов на тонну породы. Этого было недостаточно для ручной добычи: она не окупила бы разработку россыпи. (Правда, через три десятилетия даже и более убогие россыпи стали разрабатываться на Колыме механическим способом — драгами. Однако в средне- канскую зиму такие результаты разведки казались обескураживающими.)
Вот промывальщик осторожно смыл на железный совок и просушил на огне первую пробу золота. Раковский подождал, пока совок остынет на воздухе, ссыпал золото в маленький бумажный конвертик и протянул его Цареградскому. — Радости мало, — сказал он. — Не больше грамма на тонну! Действительно, в конвертике было всего несколько крупинок величиной с булавочную головку. Некоторые из золотин были расплющены и напоминали мелкие лепестки цветов.
— Никак в толк не возьму, почему они сделали заявку на Безымянный? — продолжал Раковский, сворачивая конвертик и сделав на нем отметку карандашом. — Пустой ручей, ничего нет, как в барабане!
— Но ведь где-то тут промышлял Бориска?
— Кто его знает, где? По Среднекану у Безымянного нарыто несколько ям, а кто, когда и какую рыл, неизвестно!
— А среди старателей есть его товарищи?
— Есть несколько, да разве они скажут правду! У старателей: шкон: нашел — молчи, потерял — молчи. Так и живут по своему: шкону!
Уже здесь, на зимней базе, Цареградский узнал о некоторых обстоятельствах, неизвестных ему раньше.
Оказалось, что почти одновременно с партией Билибина в этих краях появилась большая группа старателей. Некоторые из них пробрались сюда по своей инициативе, другие были направлены отделением Союззолота. Старателей пришло больше двадцати человек. Двое бывших товарищей Бориски служили им проводниками. Вернувшись в знакомые места, они вместе с остальными начали кустарную добычу. Во главе группы стоял уполномоченный Союззолота Оглобин, который ниже устья Безымянного построил барак, организовал контору по скупке золота и наладил энергичное, хотя и бессистемное старательство. Билибин и Раковский по-дружески помогали им своими советами, не вмешиваясь, однако, в планы старательских работ и появляясь на разработках, лишь когда их просили об этом.
Подобные отношения между геологоразведочной экспедицией и старательской артелью длились вплоть до осени, когда геологи уехали со Среднекана. Во время зимней голодовки в экспедиции Вилибина еще более острый голод поразил старателей. Артельщики истощили все свои запасы провианта, потом, не побрезговав дохлятиной, съели павших с голоду двух своих лошадей и, наконец, с благодарностью взяли у Билибина половину забитой им экспедиционной лошади. Билибин поделился с ними и продуктами, привезенными на Безымянный группой Цареградского.
— Как у них обстоят сейчас дела со старательством?
— Неплохо. В среднем граммов около двух-трех на душу они нырабатывают.
— Вы еще не знаете источников золотоносности, — задумчиво сказал Цареградский, — поэтому и ведете разведку ощупью. Необходимо выяснить, откуда попадает золото в россыпи. Тогда мы сможем сознательно направлять разведку и искать металл там, где он заведомо должен быть! — Правильно, но попробуйте выяснить, когда все вокруг завалено снегом! Ведь для этого нужно, как я понимаю, найти коренные месторождения золота!
— Конечно! Но неужели вы думаете, что это возможно за одну зиму? Я думаю, что нам потребуется гораздо больше времени!
(Валентин Александрович был прав. Установить происхождение золотых россыпей Колымы оказалось очень трудной задачей, решение которой отняло у геологов несколько десятилетий. Однако в ту памятную зиму 1928/29 года первые шаги в этом направлении были все же сделаны.)
Жизнь на базе шла установленным чередом. Билибин наладил систему самообслуживания, хотя это и не всем казалось правильным. Ежедневно по заведенному порядку назначался очередной дежурный, который готовил пищу, убирал барак и топил печь. В помощь ему, обыкновенно на первую половину дня, выбирался «подпасок». От этой повинности никто не был освобожден, и все ее добросовестно выполняли, хотя качество кушаний при этом иногда и страдало. Особенно неудачным поваром оказался астроном Казанли. Как и полагается звездочету, Дмитрий Николаевич был очень рассеян. Его каша почти всегда была подгоревшей, а супы пересоленными. Хуже всего бывало, когда рассеянный дежурный вообще забывал проснуться. Тогда его хором будили уже проснувшиеся товарищи и стаскивали одеяло со злосчастного сони. Вскочив как встрепанный, Казанли хватался то за одно, то за другое, вызывая и гнев, и хохот окружающих.
Транспорт Цареградского привез муку. Изголодавшиеся люди с наслаждением попробовали свежеиспеченного хлеба. Выпечкой занялся Раковский. Вскоре оказалось, что никто лучше этого худощавого человека с усиками испечь хлеб не может. Так Раковский превратился в штатного хлебопека, за что и был освобожден от дневальства по бараку. Этим, впрочем, было положено начало разрушению системы очередных дежурств.
Еще в Оле и по пути на Среднекан Цареградский вел метеорологические наблюдения. Продолжал он вести метеорологический дневник и на среднеканской базе. Трижды в день измерялись температура воздуха, барометрическое давление, сила и направление ветра. Эти записи были первым опытом регулярных наблюдений над погодой в здешних краях.
В январе разведка ключа Безымянного, хотя и с мало обнадеживающими результатами, была закончена. Билибина эта неудача, однако, нисколько не смутила. Он ясно понимал, что найти богатую золотую россыпь с первой же попытки невозможно. Ведь они в самом деле еще ничего не знали о закономерностях, которые управляли образованием россыпей на Колыме, и об источнике золота в этих россыпях. Предстояла долгая работа, прежде чем геологи смогли вести сознательно направленные поиски. Требовалось еще много усилий, и впереди их ждало еще немало разочарований. Тщательно обсудив все возможные варианты, начальник экспедиции и его заместитель решили перенести разведочные работы в долину самого Среднекана. С этой целью Раковский с нужным числом рабочих должен был перебраться в нижнюю часть долины Среднекана, а Эрнест Бертин — в правую вершину реки, где, по пиявке товарищей Бориски, якобы также имелось россыпное золото.
Раковский еще в январе начал постройку второго барака в пяти-шести километрах ниже устья Безымянного. Бараки Союззолота и старательские ямы остались километра на два с половиной нише этого нового экспедиционного участка. Когда Цареградский впервые попал сюда, тут уже вовсю кипела работа. Билибин выделил Раковскому большую часть рабочих, и он начал шурфовку новой разведочной линии.
Одна за другой падали на снег толстые лиственницы. Плотники быстро счищали сучья и подгоняли бревна одно к другому, складывая венец будущего дома. Терраса на берегу Среднекана, на которой была расчищена площадка для строительства, быстро оголялась. На месте редкого северного леса оставались пни.
— Вот она, оборотная сторона медали, — сказал Цареградский. — Налаживая промышленность, мы быстро сведем все леса!
Раковский был менее чувствителен. Он пожал плечами:
— Велика беда! Обойдемся и без леса, было бы золото. Дров не хватит — уголь найдем!
(Будущее показало, однако: то, что казалось сентиментами, было ближе к истине, чем трезвая деловитость. Уже через два-три десятка лет тратились громадные деньги на восстановление лесной растительности на Колыме. Оголенная от леса земля перестала задерживать воду, быстро размываемый почвенный покров оголил бесплодные скалы, и нарушенное равновесие природных сил немедленно отомстило человеку за недальновидность.)
Разведка долины Среднекана оказалась трудной. Большая река имела широкую долину и большую, чем в ключе Безымянном, мощность наносов. Руководители экспедиции быстро почувствовали, что планомерная разведка такой большой долины, а тем более всей Колымы, далеко превышает возможности, которыми они располагали в ту зиму.
