Он слышит, как старая пасторша засуетилась в прихожей. Один голос спрашивает, другой отвечает, а потом слышатся легкие шаги в коридоре, Куфальт заталкивает сумочки в чемодан, но не достаточно быстро, одна сумочка остается, и дверь открывается. И кто же входит?..
Ильза. Не кто иной, как Ильза.
— А, Ильза, — сказал Куфальт.
— Здравствуй, Вилли, — ответила Ильза.
— Как это — Вилли? — сказал Куфальт. — Меня зовут Эрнст.
— Пусть Эрнст, — покладисто сказала Ильза и села в кресло. — У тебя коньяк есть?
— Нет, у меня нет коньяка.
Пауза, очень долгая пауза.
— Ты мне наверняка принесла те десять марок? — наконец спросил Куфальт.
— Какие десять марок? — вопросом на вопрос ответила она.
— Те, что получила за неверный адрес, — сказал он.
— Я тебе никогда не давала неверного адреса, — сказала она.
И оба опять погрузились в молчание.
— Что тебе, собственно, нужно? — спросил он наконец.
— Какая у тебя прелестная сумочка, — сказала она.
— Хочешь ее получить? — спросил он.
— Ты очарователен, золотко, — сказала она и попыталась его поцеловать. Но он не захотел, и у нее ничего не вышло.
— Зачем ты, собственно, здесь? — снова спросил он.
— Просто хотела узнать, жив ли ты вообще?
— Долго же ты собиралась, — сказал Куфальт.
— Все не решалась. Ты ведь ушел от меня таким злым.
— А сейчас я больше не злой? — спросил он.
Снова долгое молчание.
— А сигарет у тебя тоже нет? — спросила она наконец.
— Думаю, что нет, — сказал он и сам закурил сигарету.
— Ну, конечно, каждый сам должен знать как поступать.
— Чего, чего? — сказал он слегка раздраженно.
— Каждый сам должен знать, чем для него все кончится, — сказала она наконец и закинула свои длинные ноги одну на другую, так что над чулком стала видна полоска тела и краешек трико земляничного цвета.
— Ничего не понимаю. Не темни.
— Темнота не так плоха, — сказала она, — когда надо удрать.
— Кому это надо удрать? — спросил он.
— Кому-нибудь.
Куфальт задумчиво посмотрел на одеяло, на котором все еще лежала сумочка.
— Хорошенькая сумочка, — сказала она с намеком. — Что поделывает твой приятель?
— Какой приятель?
— Ну тот черный, длинный, мрачный, — сказала она.
— А что?
— Так, просто спрашиваю, — ответила она.
— Ах так, — сказал он.
— Ну так что? — спросила она.
— Да, — сказал он.
— Ладно, тогда я пойду, — обиделась она.
— Почему же, — спросил он, прикидываясь удивленным. — Я тебя обидел?
— Обидел? — переспросила она. — Меня так легко не обидишь.
— Ты чего такая странная? — спросил он.
— Я совсем не странная. Это ты странный.
— А Бацке разве не странный? — спросил он.
— Какой Бацке? — спросила она.
— А, его ты не знаешь? — спросил он. — Он уже подсылает шпиков?
— Не понимаю, о чем ты говоришь?
— Это ничего, — главное, чтобы я сам понимал, что говорю.
— Ладно, тогда я пойду, — сказала она.
Но не уходила.
— До свидания, — сказал он.
— До свидания. А как дела с бриллиантовыми кольцами? — и засмеялась.
Его как будто ударили в живот.
— Какие бриллиантовые кольца? — спросил он-
— Как будто таких вещей много!
— Не интересуюсь, — сказал он. — Дохлое дело. Твой Бацке просто струсил, — сказал он. — «Валяй отсюда», — сказал он. «Если ты думаешь, что я буду таскать для вас каштаны из огня, — сказал он. — Нашли дурака, — сказал он. — Лавочка закрыта, Марийка», — сказал он. «Проехали», — сказал он. «Привет Альфонсу», — сказал он. «Не хочу ходить у него в дураках», — сказал он. «И не буду», — сказал он. «До свидания, Ильза», — сказал он. «Поцелуй меня», — предложил он. «Нет, эта сумочка для тебя слишком плоха», — заявил он. «Все, до свидания», — сказал он. «Кончено», — заключил он.
Он был зол как черт и вылил много крепкого немецкого коньяку.
В 1904 году сельскохозяйственный крестьянский союз в Вильстере устроил выставку, на которой было представлено свыше трехсот голов крупного рогатого скота. По какой-то случайности господин пастор Флеге, тогда еще в расцвете сил, завоевал первый приз за своего бычка Яромира, полученного от Теклы и быка производителя Искателя Эльдорадо.
Первый приз представлял собой бронзовую фигуру быка, вставшего на дыбы.
Госпожа пасторша Флеге прекрасно понимала, какая высокая честь была оказана присуждением этого высокохудожественного приза. Несмотря на это, за все годы бык, вставший на дыбы, нацеливший свои мощные рога в незримое препятствие, не стал ей симпатичнее.
Она выделяла его среди всех вещей в своей квартире — а в квартире их было много — тем, что обращалась с ним подчеркнуто неприязненно. Как ни была она педантична, пыль с быка вытиралась только в случае крайней необходимости. И метелочка из перьев, мягко сметавшая пыль со всех вещей в хозяйстве, случалось, хлестала и стегала быка. Такой зверь и так вздыбиться… Иногда только поздно вечером в девять или десять часов она вспоминала, под каким слоем пыли он изнемогает.
Во всяком случае, так было в этот вечер, и позднее она это точно припомнила. У господина Ледерера была в гостях жена его несимпатичного сослуживца, а потом он еще необычно долго спал. Проснулся только в восемь или в половине девятого вечера, когда жена его друга уже давно ушла, и госпожа пасторша, собственно, надеялась, что после дня, проведенного в молчании, господин Ледерер зайдет к ней поболтать хотя бы минут на десять.
Но он прошел через прихожую и исчез, не сказав ни слова. И тут она заметила, что бык с серебряной дощечкой весь покрыт слоем пыли, и принялась сбивать пыль веничком.
Между тем Ледерер спустился на улицу, немного усталый, немного голодный, немного жаждущий выпить чего-нибудь спиртного.
Ну, ладно, хорошо. Ильза снова была у него. Она пыталась быть нежной. Ей явно нужны были пять или десять марок — как это, кстати, она спросила: «Что поделывает твой друг Бацке?» Нет, не так. Она спросила по-другому. Почему, собственно, ее заинтересовал Бацке?
Кстати, ночное время — явление непонятное. В скверах по берегам Альстера в восемь часов может быть темнее и пустыннее, чем в полночь. Но как бы там ни было, нужно срочно менять пальто и шляпу. Почему он не сменил их до сих пор, непонятно. Даже самому Куфальту.
