В ее комнате темно, сквозь дверную щель не видно даже слабого проблеска, она, наверно, уже спит, не слышно ни звука.
А он лежит без сна, и ум, и душа его заняты одной мыслью: «Вот я лежу здесь и прошу тебя: не приходи, не гони меня. Мне так приятно лежать у твоей двери и знать, что ты меня презираешь…»
Наконец он все-таки засыпает…
А просыпается от ее взгляда. Она стоит рядом на коленях, обхватила его шею руками, голову прижала к груди.
— О, любимый мой, — шепчет она. — Любимый… Тебе так тяжко?
— Нет, мне хорошо, — шепчет он в ответ, еще не совсем проснувшись. — Мне очень хорошо…
— Уже очень поздно, любимый, — шепчет она. — Тебе надо вставать. И мне пора бежать на работу. Но сегодня вечером… Правда, сегодня вечером мы…
— Оставь меня, не мучай, пусть все будет как было.
— Все будет хорошо, — опять шепчет она. — Я постараюсь, чтобы тебе было хорошо. Ведь ты сумеешь прийти пораньше, правда? Я буду ждать.
— Оставь меня, оставь!
— Придешь пораньше? Совсем-совсем рано?
О, как пахнет ее грудь!
— Постараюсь… Как можно раньше… Как только смогу…
— Любимый мой!
— Что ж, неплохо, — говорит Бер. — Совсем неплохо. — Он наугад выхватывает из первых десяти тысяч конвертов то один, то другой и просматривает адреса. — Если и дальше так пойдет, между нами не возникнет никаких шероховатостей.
Слегка поклонившись в знак благодарности, Куфальт заверяет:
— Дальше пойдет еще лучше, намного лучше. Как только втянемся в работу по-настоящему…
— Что ж, неплохо, господин Мейербер, — повторяет Бер и приветливо смотрит на Куфальта. — Итак, до свиданья.
Но Куфальт не трогается с места, да и Монте недовольно хмурится.
— Нам бы немного денег, господин Бер, самую малость.
— Ладно, ладно, — сразу соглашается Бер. — Вы, значит, в самом деле хотите каждый день получать то, что заработали. Ну что ж. Сколько вам причитается?
— Девяносто три пятьдесят, — отвечает Куфальт.
— Хорошо. Вот вам распоряжение для кассы. Вам сейчас же выдадут деньги. До свиданья.
— Большое спасибо. До свиданья!
Куфальт и Монте, довольные, выходят из здания фирмы: получается почти по двенадцать марок на брата, подумать только, и это за один-единственный рабочий день!..
— Стой! Там кто-то прячется за афишной тумбой! А ну, Монте, быстро туда!
Оба мчатся к тумбе, обегают ее с двух сторон: никого!
— Значит, привиделось. Но я мог поклясться, что за нами следил Яблонски из «Престо», — знаешь, тот, что прихрамывает.
— Померещилось.
— Вроде бы так. Странное дело: когда совесть нечиста, вечно что-то мерещится. А ведь у меня совесть чиста, верно?
Слухами полнятся не только казармы и тюрьмы. Когда Куфальт с Монте вернулись в бюро, там уже было известно, что фирма «Гнуцман» не смогла заплатить, не захотела платить, что Куфальт принесет вместо денег либо необеспеченный вексель, либо недействительный чек, а то и вовсе вернется несолоно хлебавши, не получив ничего, кроме пустых отговорок или даже угроз расторгнуть соглашение.
Явочным порядком отменив запрет на разговоры и подавив два-три слабых протеста, все ожесточенно спорили между собой об этом и так разъярились, что уже осыпали друг друга руганью. В комнате было накурено, Енш принес себе три бутылки пива, Эзер — соленый огурец, за два с половиной часа с восьми до половины одиннадцатого не напечатали и тысячи адресов…
И вот явился Куфальт с деньгами, с живыми деньгами, с бабками.
Все были даже немного разочарованы.
— Ну так как — кто на этот раз пустил слух?!
— Да ты сам и пустил! И нечего из себя строить, ишь какой чистенький нашелся!
— А ты сказал, что если эти сволочи не заплатят…
— Да я…
— Тихо! — положил конец распрям Маак. — За работу! Нужно наверстать потерянное за два часа, а то опять придется сидеть до десяти. Енш, убери свое пиво! Прекратить разговоры!
— Когда я пью, я не разговариваю, — ворчит Енш, но принимается за работу.
Тут уж и все остальные начинают печатать, кое-кто еще медлит, копается минуту-другую, но ритм, заданный соседями, постепенно захватывает и их, и все погружаются в привычную работу, при которой они умеют думать совсем о другом и мысленно витать в облаках…
При фальцовке листочков с текстом тоже можно мечтать о своем, тем более — при раскладывании по конвертам; даже при подсчете готовой продукции и то получается: «Хоть бы сегодня не пришлось засиживаться здесь допоздна! Она будет его ждать! Как она сказала: милый? или: любимый? Может, все еще будет хорошо, может, именно этого ему не хватало и все эти годы: именно это и даст ему хоть немного радости!»
Он предвкушает предстоящий вечер. Сегодня утром она была совсем другая, такая ласковая, нежная. Наверняка сидит сейчас у него в комнате и ждет…
Но кто же ждал его, не зажигая света, забившись в угол дивана? Кто даже не встал, а только посмотрел на него, когда он вернулся домой около десяти? То была не Лиза, то был Беербоом!
Куфальт включает свет. Он так зол, что даже не глядит в его сторону и лишь бросает через плечо:
— Зачем вы пришли? Я же сказал, что не желаю видеть вас здесь!
Беербоом — его злой рок, его несчастливая звезда. Он испортил ему первую любовную ночь и теперь пришел — только бы не выдать себя! — испортить вторую?! Ибо дверь уже открывается, и Лиза входит.
На ней белое платье, усеянное пестрыми цветочками, и вид у нее веселый, довольный, она без всякого смущения подает ему руку и говорит:
— Добрый вечер!
— Добрый вечер, Лиза!
Он думает при этом только о том, как бы спровадить того, другого, если бы не тот, она была бы уже в его объятиях.
— Господин Беербоом попросил разрешения подождать вас здесь. Он сказал, дело очень важное. — Немного помолчав, она предусмотрительно добавляет: — Я предоставила его самому себе. Даже свет зажечь забыла.
— Так в чем же дело, Беербоом? — спрашивает Куфальт.
— Да так, пустяки, — говорит Беербоом. — Я уже ухожу.
И продолжает сидеть.
Голос его звучит так странно, что Куфальт внимательно всматривается в своего давнишнего приятеля, вечного нытика.
Лицо у Беербоома всегда было бледным и каким-то пергаментным, но сегодня оно пылает огнем. Волосы слиплись от пота, глаза горят и сверкают…
И руки его беспокойно дергаются, он не знает, куда их деть, — то на стол положит, то сунет в карманы, то ощупывает свое лицо, то ищет что-то, чего не найти…
— Так в чем дело-то? — уже накаляется Куфальт. И, взглянув на часы, добавляет тоном ниже: — Опоздаешь в приют, скоро десять.
— Не опоздаю.
