подвергал? Бацке спрятался в переулке, негодяй, гнида! А если бы в лавке был продавец, любой продавец, будь он чуть повнимательнее, и Куфальт уже давно сидел бы в полиции с перспективой получить хорошенький срок.
А Бацке хохочет прямо ему в лицо, этот подлый мерзавец, прячет сдачу и даже не делится…
— Бацке! — возмущается Куфальт. — Я немедленно…
— Официант, получите с моего приятеля! — кричит Бацке, хватает свою шляпу и, прежде чем Куфальт успевает возразить, исчезает.
Куфальт платит три марки восемнадцать.
Остается семь марок пятнадцать.
В этот суматошный роковой субботний день Куфальт проснулся рано-рано. Он лежал в постели и думал. Лежал в грязной, запущенной комнатенке, на сбитой перине, где до него, вероятно, спали сотни мужчин, одни или с женщиной, потому что старая Дюбель ничего против не имела, наоборот, это только поднимало ей настроение. Он выглянул в окно, должно быть, уже рассвело, но в маленький квадрат дворика размером в несколько метров почти не проникал свет. Внезапно он почувствовал, что на улице светит солнце. Он не видел света, а только ощутил его.
Наконец он встал, основательно вымылся, тщательно побрился, надел чистое белье, свой самый лучший костюм и с любимой «мерседес» в клеенчатом чехле отправился в путь. На улице действительно светило солнце.
Первой неудачей было то, что ломбарды открывались только в девять. Откуда ему было знать, когда эта старая грымза идет в банк. Он стоял в очереди, некоторые держали в руках перины, у одного под мышкой были зажаты ходики. Люди стояли тихо, не разговаривая, уставившись прямо перед собой, каждый был занят собой, углубившись в собственные мысли. И только когда подходил кто-то новый, на него бросали быстрый взгляд, чтобы удостовериться, что же он сдает в заклад. Потом все снова смотрели перед собой.
Когда дверь наконец открылась, дело пошло очень быстро.
— Двадцать три марки, — произнес чиновник и, когда Куфальт, подумав о своих ста пятидесяти, чуть-чуть помедлил, тут же добавил: — Проходите, пожалуйста, дальше!
— Нет-нет, — произнес Куфальт. — Давайте деньги.
Какое-то время он ждал у кассы; получив деньги, не пошел, а побежал к пункту проката велосипедов, который разыскал еще вечером. И здесь возникли трудности. Двадцать марок залога показались хозяину проката слишком маленькой суммой за совершенно новый гоночный велосипед. Куфальт не переставая уговаривал его. Наконец он оставил еще и свое удостоверение, добавил квитанцию из ломбарда и только тогда мог ехать.
Непросто было спустя шесть лет сесть на велосипед и лавировать в уличном потоке, хотя прежде он катался прилично. А ведь ему надо
У Любекских ворот, которые не ворота вовсе, а площадь, творится бог знает что. Сюда стекается множество улиц, взад-вперед снуют пешеходы, нужно все время смотреть по сторонам. И кроме того, там есть палатки, затрудняющие обзор; мимо проезжают трамваи, закрывая прохожих на другой стороне.
Вдруг Куфальт увидел — и тут же спрятался со своим велосипедом в укрытие, — как из уборной на другой стороне улицы высунулось лицо, знакомое лицо. Тут только он понял, что, хотя на часах было уже одиннадцать пятнадцать, он не опоздал.
Он продолжал стоять. Наверное, думал о чем угодно, может, даже о том времени, когда был маленьким, и мать после ужина приходила к нему в темную спальню, склонялась над его постелькой и шептала: «Спи спокойно. Только сразу засыпай!»
Так он стоял, и люди торопились, и вероятно, он вспомнил тюрьму, он сжег за собой все мосты, знал: когда-нибудь он снова туда попадет. Когда? Сегодня после обеда? Или лет через пять?
Голова Бацке то и дело выныривала из толпы, он как волк высматривал добычу. Жесткое, злое лицо, с прищуренными глазами. Потом лицо исчезло, Куфальт мог сесть на велосипед и уехать домой. Но зачем ехать домой? Покорно и честно спрятаться в свою нору, унижаться, попрошайничать и все-таки сдохнуть?
Куфальт крепче схватился за руль: откуда ему знать, как выглядит эта пожилая бухгалтерша?
А он знал. Вот она идет мелкими шажками, на ней коричневая юбка, довольно длинная, она немного косолапит, у нее совершенно белое, болезненной белизны, старообразное лицо. Из-под маленькой войлочной шляпки торчат серые, стриженные под мальчишку, волосы.
Она шла, а его сердце стучало все сильнее, молило: «Если он не решится, я поеду домой, пусть лучше струсит».
В первый момент никто ничего не заметил. Бацке шел за ней следом, казалось, проходя мимо, он слегка задел ее, как обычно задевают друг друга прохожие на улице, а затем до Куфальта донесся приглушенный, изумленный крик.
С коричневой сумкой в руке Бацке вбежал в переулок, и вдруг старуха громко закричала. Сбежались люди. И вот Куфальт видел только толпу, он больше не видел Бацке, а затем — как ни трудно ему было решиться на это — он вскочил на велосипед. Пронзительно засвистел полицейский, машины остановились, трамвай так резко затормозил, что взвизгнули колеса, он проскочил мимо него, свернул в переулок — Бацке не было, поехал в другой переулок, прямо, — нет Бацке, значит, все зря? Все напрасно?
Ехать дальше не имело смысла. Он должен был давно увидеть Бацке! Все пропало! И все-таки он ехал дальше.
Нет! Не должно, не может все пропасть. Внезапно Куфальт понял: то, что он желал сегодня утром, не было началом воровской жизни, то было начало честного, спокойного, тихого существования в каком- нибудь маленьком городке далеко-далеко, может быть, с хорошей девушкой, которая нарожает ему детей. Нужно только немного деньжат, вот о каком начале он думал! Не может быть, чтобы все пропало зря!
Вот стоят особняки, а рядышком сдаваемые внаем дома. Шума от Любекских ворот давно не слышно. Вот Максштрассе, Айльбекер Риде. И он снова выезжает на большую широкую улицу. Это Вандсбекершоссе, он туда попал через четверть часа. От Любекских ворот его отделяет не более пяти минут. В том месте, где сходятся Вандсбекершоссе и Айльбекер Риде, образуя маленький островок для пешеходов, стоит полицейская будка, там спокойно, тихо. И там он заприметил Бацке, он действительно увидел его и затормозил, слез с велосипеда, посмотрел на него издали и сказал себе: «Что за глупость, оказывается, я его боюсь».
Полицейский идет в будку, глаза его скользят по Бацке, но Бацке это ничуть не мешает: разве здесь нельзя стоять с сумкой в руке и ждать девушку?
Медленно, не торопясь, Куфальт прислонил велосипед к дереву, пусть себе стоит. Или пан, или пропал, а если все сойдет хорошо, то это не важно.
Бацке смотрит в противоположную сторону. Куфальт подходит к нему на расстояние нескольких шагов, и когда большой черноволосый Бацке поворачивает голову, то видит вчерашнего приятеля. Кладбище в Ольсдорфе, фальшивые деньги, счет вчера вечером.
Бацке хмурит брови, его лицо мрачнеет, можно испугаться. И Куфальту страшно.
Но он знает, что сейчас все зависит от его голоса, от его поведения, от того, что Бацке подумает о нем.
Он говорит и при этом смотрит на окошко будки, за которым виден полицейский:
— Пополам или заложу!
Бацке глядит на Куфальта. Он не произносит ни слова. Куфальт видит, как он поднимает свободную лапищу плотника, и замечает на лице у Бацке что-то, что придает ему смелости: Бацке не уверен.
— Старик, — говорит он. И делает это совсем по-дружески, Неожиданно он чувствует, что оба они стоят на одной ступеньке. Наконец-то, спустя много лет знакомства, они действительно на «ты». Он надул Бацке. Бацке, конечно, злится: вор у вора дубинку украл, но так уж повелось… Закон природы, ничего не попишешь!
Бацке косится в сторону окошка полицейской будки и говорит:
— Только не здесь!
