священнослужителями в тюрьме, но, несмотря на этот запрет, двум протестантским пасторам удалось попасть в камеры осужденных.
По рассказу свидетеля казни, одного из тюремных надзирателей, эти люди были чудовищно одиноки, когда один за другим умирали, ослепленные ярким светом прожекторов, необходимым для ведения киносъемки.
«Представьте себе комнату с низким потолком и побеленными стенами. Под потолком закреплена балка, из которой торчит шесть крюков, вроде тех, которые используют мясники для подвешивания мясных туш. В одном углу стоит камера. Рефлекторы отбрасывают яркий слепящий свет, как в киностудии. В этой странной маленькой комнате находились главный прокурор рейха, палач с двумя помощниками и я с другим надзирателем. У стены стоял небольшой столик с бутылкой коньяка и стаканами — для свидетелей казни.
Ввели осужденных. Они были в тюремной одежде, руки скованы наручниками. Всех построили в ряд. Посмеиваясь и бросая злобные шутки, палач приступил к работе. Он уже давно слыл в своих кругах большим „юмористом“. Не было сделано никаких заявлений, отсутствовали священники, журналисты.
Один за другим все десять осужденных приняли свою участь. Вся процедура заняла двадцать пять минут. С физиономии палача не сходила кривая усмешка. Шутки не прекращались. Камеру не выключали ни на минуту. Гитлер пожелал увидеть, как умирали его враги. В тот же вечер он получил возможность просмотреть запись в рейхсканцелярии.
Все проходило по его личному сценарию. Он велел предварительно доставить к себе палача, чтобы обсудить все подробности процедуры. „Я хочу, чтобы они были повешены, хочу видеть, как они висят, словно мясные туши“. Это были его слова».
Еще более подробным было повествование одного из операторов.
«Комната была длиной около тринадцати футов, а шириной — двадцати шести. Черный занавес разделял ее на две части. Через два маленьких окошка почти не проникал дневной свет. Непосредственно перед этими оконцами из потолка торчало восемь крюков. На них должны были быть повешены осужденные. В комнате также находилось приспособление для обезглавливания. Бывший генерал был первым осужденным, кого ввели сквозь черный занавес в комнату. Его сопровождали два палача. Вначале в „предбаннике“ обвинитель еще раз зачитал смертный приговор осужденным, добавив: „Осужденный, вы приговорены Народной судебной палатой к смертной казни через повешение. Приговор будет приведен в исполнение немедленно“.
Осужденный, подгоняемый палачом, шел в конец комнаты с высоко поднятой головой. Придя на указанное ему место, он делал поворот кругом. Ему на шею набрасывали петлю из пеньковой веревки. Затем осужденного поднимали, и верхняя петля веревки надевалась на крюк, торчащий из потолка. После этого осужденного с силой бросали вниз, и петля затягивалась вокруг шеи. Я думаю, что смерть наступала быстро.
Когда первый приговор был приведен в исполнение, перед повешенным задергивали черный занавес, так что остальные осужденные его не видели. Казнь велась очень быстро. Все осужденные шли к месту казни, держась очень прямо. Никто не произнес ни слова жалобы».
В прощальном письме, написанном жене Петером Йорком, которому в момент казни не было и сорока лег, была эпитафия тем, кто умер после 20 июля[65]:
«Кажется, что мы пришли к концу нашей богатой и красивой жизни вместе… Надеюсь, моя смерть будет принята как искупление всех моих грехов и очищающая жертва. <…> Возможно, эта жертва хотя бы немного сократит бесконечное расстояние, отделяющее наше время от Бога. <…> Мы хотим зажечь пламень жизни: нас окружает море огня».
«Офицерский» процесс 7–8 августа стал образцом для прошедших в следующие недели. Герделер, Хассель и Лейшнер были среди осужденных 7–8 сентября. Хасселю 5 сентября объявили, что он лишен своего официального статуса отставного гражданского служащего, и в тот же день он получил текст обвинения. По словам его сына, три четверти указанного там было для Хасселя открытием, но в любом случае обвиняемым не дали шанса оправдаться или объяснить свои мотивы. И все же, как пишет Вульф Ульрих фон Хассель, обвиняемые «доставили Фрейслеру немало тяжелых минут». Свидетель, присутствовавший на процессе, рассказал сыну о ходе заседания и образцовом поведении его отца. 8 сентября Хассель был приговорен к смерти, немедленно отправлен в тюрьму Плётцензее, где умер через два часа после оглашения приговора. Его семья узнала о случившемся через три дня из газет.
Хассель знал, что у него нет шансов уцелеть, и потому все его мысли были только о судьбе семьи. В один из последних дней в тюрьме, на несколько минут оставшись наедине со Шлабрендорфом, он сказал ему: «Моя смерть очевидна. Когда выйдете отсюда, пожалуйста, передайте привет моей жене. Скажите, что в последние минуты я буду думать о ней»[66].
Даже нацистский министр юстиции Отто Георг Тирак, присутствовавший на процессе в качестве наблюдателя, счел необходимым высказать критические замечания о ведении Фрейслером процесса в секретном донесении, отправленном им Борману для передачи Гитлеру: «Ведение председателем процесса было приемлемым и объективным с обвиняемыми Вирмером и Герделером, несколько нервозным по отношению к Лежену-Юнгу. Он не позволил Лейшнеру и фон Хасселю закончить свои заявления, постоянно кричал и обрывал их. Это произвело плохое впечатление, тем более что председатель разрешил присутствовать на процессе примерно тремстам зрителям. Постоянные длинные речи председателя, имевшие в основном чисто пропагандистские цели, оказали неблагоприятное воздействие. От этого серьезно пострадало достоинство нашего суда. У председателя полностью отсутствует хладнокровное превосходство и ледяная сдержанность, совершенно необходимые для подобного процесса. <…> Хайль Гитлер».
Прорыв союзников в Кане представлялся неизбежным, и Роммеля перевели в другой военный госпиталь, расположенный недалеко от Сен-Жермена. 8 августа, в последний день офицерского процесса, его отвезли домой — в Херлинген, что рядом с Ульмом на Дунае. Здесь он пошел на поправку быстрее, хотя один из навещавших его врачей заметил, что ни один человек не мог остаться в живых с такими ранениями. 6 сентября его навестил находившийся под подозрением Шпейдель. Во время беседы Роммель назвал Гитлера «патологическим лгуном», изливающим свой гнев на участников заговора. Роммель отправил послание Гудериану, ставшему начальником Генерального штаба армии, потребовав, чтобы Гитлера лишили возможности командовать раньше, чем Германия будет оккупирована. Он даже предложил свои услуги, поскольку чувствовал себя уже намного лучше. Но другим посетителям он говорил, что Гитлер очень скоро будет мертв, и жаловался, что за его домом постоянно следят.
Роммель был прав. 7 октября его вызвали по телефону на совещание в ставку фюрера в Берлине. Врачи не позволили ему ехать. Тогда Гитлер 14 октября отправил в Херлинген генералов Бургдорфа и Мейзеля, которые привезли «черную метку». Генералы прибыли в небольшой зеленой машине, за рулем которой сидел одетый в черное эсэсовец. После короткой беседы с посетителями Роммель поднялся наверх к жене. Его голос звучал, словно с того света. Ему сказали, что на допросах в гестапо выявлена его причастность к заговору.
— Через четверть часа я буду мертв, — сказал он. — Гитлер предложил мне выбор: яд или суд. Яд они привезли с собой.
К этому времени дом уже был окружен эсэсовцами. Роммель попрощался с женой и сыном и уехал с генералами. Когда они отъехали на небольшое расстояние от дома, Бургдорф заставил Роммеля принять яд. Его тело доставили в Ульм — в военный госпиталь с приказом не производить аутопсию, поскольку все уже решено в Берлине.
Жене сообщили, что Роммель внезапно умер от кровоизлияния в мозг, а народу разъяснили, что смерть явилась следствием ранений в автомобильной аварии. По распоряжению Гитлера Роммеля
