В этом месте я возражал, что полиция и служба безопасности знала все. Это привело Фрейслера к пароксизму номер 1. Все, что довелось испытать Дельпу, было детской игрой в сравнении с тем, что обрушилось на меня. Налетел настоящий ураган. Он заколотил кулаками по столу, стал такого же цвета, как его мантия, и заорал: „Я этого не потерплю! Не желаю слушать ничего подобного!“ И так повторялось много раз. Поскольку я знал, что в любом случае конец будет один, мне было все равно. Я холодно смотрел ему прямо в глаза, чего он явно не ожидал, и временами не мог удержаться от улыбки. Это хорошо видели официальные лица, сидевшие справа от Фрейслера, и Шульце. Жаль, что ты не видела выражение лица Шульце!»
Фрейслер яростно нападал на Мольтке за его пораженческие настроения и тесное общение с католическими священниками и протестантскими пасторами. В своем письме Мольтке воспроизводит насмешки Фрейслера: «А кто присутствовал? Отец иезуит? Из всех мыслимых людей именно иезуит! И еще протестантский священник и трое других, позднее приговоренных к смертной казни за участие в заговоре 20 июля! И ни одного национал-социалиста! Нет, ни одного! Что ж, я могу сказать только одно: кота выпустили из мешка. Отец иезуит! Именно его из всех людей вы выбрали, чтобы обсудить вопрос гражданского неповиновения! А как насчет иезуитского архиепископа? Ведь вы его тоже знаете! Он приезжал в Крейсау. Архиепископ иезуитов, одно из высших должностных лиц самого опасного врага Германии, навещает графа Мольтке в Крейсау. И вам даже не стыдно! Хотя любому честному немцу было бы противно даже взглянуть в сторону иезуита. Вы только представьте, это люди, которые не служат ни в одной армии из-за своего к ней отношения! Если я знаю, что в городе есть епископ иезуитов, для меня этого достаточно, чтобы я держался от такого города подальше! Зачем он приезжал? Подобные люди должны ограничить свою деятельность загробным миром, а этот мир оставить в покое. Да и вы посещали епископов. Искали нечто потерянное, я полагаю? Откуда вы получали приказы? Вам отдавал приказы фюрер и партия национал-социалистов. Это относится к вам в такой же степени, как и к любому порядочному немцу. А любой, кто руководствуется приказами, не важно, как и чем они замаскированы стражей потустороннего мира, получает их от врага, а значит, заслуживает соответствующего обращения».
Мольтке описывает свою схватку с Фрейслером как некую форму духовной дуэли: «В одной из своих тирад Фрейслер сказал мне, что национал-социализм схож с христианством только в одном отношении: оба требует человека целиком. Не знаю, насколько внимательно слушали остальные присутствующие диалог между мной и Фрейслером. Это был диалог, который вели души, и, хотя у меня было не много возможностей вставить свои реплики, в процессе него мы узнали друг о друге намного больше. Фрейслер был единственным из всей банды, который хорошо меня понимал, и единственным, кто отдавал себе отчет, почему необходимо от меня избавиться. Создавалось впечатление, что мы беседуем друг с другом в вакууме».
Конец наступил неожиданно. Фрейслер закончил очередной монолог и требовательно вопросил, имеет ли Мольтке что-нибудь добавить. «На это, к сожалению, после некоторых колебаний я ответил — нет. И все закончилось».
Мольтке было приятно очевидное признание Фрейслера того, что он, Мольтке, не склонен к насилию. На одной из стадий процесса Фрейслер утверждал, что Мольтке не мог оценить степень своей вины, потому что жил в своем собственном мире и своими руками отрезал себя от «сражающегося сообщества людей». Мольтке ухватился за это утверждение.
«Если рассматривать в целом, этот упор на религиозный аспект дела соответствует внутренней сущности проблемы и показывает, что Фрейслер в конечном счете хороший судья с политической точки зрения. Это дает нам бесценное преимущество быть убитыми за то, что мы действительно сделали и что стоит того. <…> Самое лучшее, касающееся суда с таких позиций, заключается именно в этом. Установлено, что мы не желали применения силы. Эти процессы доказали нашу полярную противоположность с Герделером и его людьми, отделили от практической деятельности. Мы будем повешены за то, что думали вместе. Фрейслер прав, тысячу раз прав, и, если нам предстоит умереть, я предпочитаю умереть за это. <…> Фрейслер, сам того не желая, сослужил нам прекрасную службу. Наши историки получили документальное подтверждение бесспорному факту: здесь преследуют не заговоры, не планы, а дух человеческий. Да здравствует Фрейслер!»
Ведя умственное сражение со своим судьей, Мольтке, словно в некоем видении, представлял себя в уединении, как будто он был рыцарем, воплощавшим дух христианства и ведущим битву с воплощением дьявола. Он сказал, что Фрейслер постепенно стал выделять его, отодвинув на второй план даже Герштенмайера и Дельпа. Похоже, он считал, что Мольтке, и только Мольтке символизировал главную и решающую угрозу духу нацизма.
«Он вызывает, — писал Мольтке, — у Ойгена и Дельпа слабость, причиной которой стали чисто человеческие надежды, от которых они не могли отказаться, поэтому их дела стали вторичными. И вот в итоге я выбран как протестант, а подвергся нападкам и осуждению в первую очередь за свои дружеские отношения с католиками. Это означает, что я стоял перед Фрейслером не как протестант, не как крупный землевладелец, не как представитель аристократии, не как пруссак и даже не как немец. Нет, я стоял перед ним как христианин, и ничего более. <…> Все, что было скрыто ранее, обретает смысл. <…> Подумать только, Господь так много претерпел только ради этого одного момента».
Герштенмайер описывает слушание своего дела на процессе как «дикую схватку на интеллектуальной почве». Главное обвинение против него заключалось в том, что он был осведомлен и о взглядах Мольтке, и о планах Герделера, поскольку посещал встречи «группы Крейсау», но не донес полиции. Герштенмайер был очень удивлен, получив от Фрейслера только заключение сроком семь лет[71]. Он говорит: «Общественный обвинитель требовал смертного приговора, но вынесение решения было отложено на двадцать четыре часа, после чего было оглашено: семь лет принудительных работ и лишение гражданских прав. Я счел это необъяснимым. Мои друзья, значительно менее виновные, отправлялись на казнь этим же судьей».
Мольтке и Дельп были приговорены к смерти. Дельп внешне не проявил никаких эмоций, а Мольтке улыбнулся.
Приговор Мольтке не был приведен в исполнение в Плётцензее до 23 января. Некоторые его прощальные письма жене сохранились. Они были тайком вынесены из тюрьмы Тегель, куда его отвезли после вынесения приговора. Он пишет о ежечасном ожидании смерти, постоянно объясняя жене, что никогда не был в лучшем настроении и никогда не чувствовал присутствие Господа так близко. «Сначала я должен решительно заявить, что последние часы человеческой жизни ничем не отличаются от других. Я всегда считал, что человек в подобной ситуации не мог чувствовать ничего, кроме страха, постоянно повторяя себе: „Ты в последний раз видишь закат, ты в последний раз ложишься спать, тебе осталось услышать только два раза, как часы пробьют двенадцать“. Но ничего подобного! Возможно, тому виной несколько экзальтированное состояние, в котором я нахожусь, не знаю, но я ощущаю душевный подъем. Я могу только молиться Отцу нашему небесному, чтобы Он позволил мне и дальше чувствовать это, поскольку так намного легче для бренной плоти. Как добр ко мне Господь! Рискну показаться истеричным, но я настолько исполнен благодарности, что в моей душе не осталось места больше ни для чего. Он так уверенно и решительно руководил мною в течение тех двух дней. Пусть в суде стоял адский шум, пусть господин Фрейслер и стены суда шатались и угрожали обрушиться, мне было все равно».
Эти последние письма опирались на надежду Мольтке, что с его женой и детьми все будет в порядке — им поможет вера. Даже расставание с ними не представлялось ему настоящей разлукой. Он чувствовал, что его супруга и он образуют «единую созидательную мысль». Он помнил чувство единения, которое испытал, когда во время одного из ее посещений тюрьмы они вместе принимали Святое причастие. «Я немного всплакнул, но не потому, что был расстроен, пал духом или желал вернуть прошлое, нет, причиной моих слез была благодарность, потому что я никогда не ощущал присутствие Бога так полно и всеобъемлюще. Это правда, что мы не можем встретиться с Ним лицом к лицу, но мы не можем не оказаться всецело под Его властью, когда внезапно осознаем, что на протяжении всей нашей жизни Господь шел впереди нас, как облачко жарким днем или яркий огонь в ночи. Он дает нам это почувствовать
