— Конечно, оставили! За кого ты нас принимаешь?
Она поймала меня за руку и решительно потащила за собой в дом. А чтобы трава не мешала идти, второй рукой задрала юбку.
— Ты должна помочь мне с Дэниелом. Мы дали ему самый большой стакан, но он пьет из него по маленькому глоточку. А сегодня не тот вечер, чтобы пить маленькими глоточками. По идее он должен набраться по полной программе. Нет, конечно, оно и маленькими глоточками тоже действует — Дэниел произнес перед нами длиннющую речь про лабиринт и Минотавра, а потом что-то приплел про «Сон в летнюю ночь», так что парень уже порядком принял. Но все равно.
— Сейчас проверим, — сказала я смеясь. Мне не терпелось увидеть пьяного Дэниела. — Чего мы ждем?
Мы вдвоем бросились бежать по газону и, взявшись за руки, влетели в кухню.
Джастин восседал за кухонным столом с черпаком в одной руке и стаканом — в другой, склонившись над огромной кастрюлей, наполненной чем-то красным и зловещим на вид.
— Боже, как вы прекрасны! — произнес он, увидев нас. — Вы как пара лесных нимф, вот вы кто.
— Они у нас красавицы, — улыбнулся Дэниел. — Угости-ка их пуншем — пусть думают, что мы тоже красавцы.
— А мы и без того всегда именно так про вас и думаем, — ответила Эбби, хватая со стола стакан. — Но пунш нам не помешает. Особенно Лекси, да побольше, чтобы наверстала упущенное.
— И я красавец! — крикнул из гостиной Раф. — Идите ко мне и скажите, что я тоже красавец!
— Ты красавец! — заорали мы с Эбби во весь голос.
Джастин тем временем вложил мне в руку стакан, и мы все вместе направились в гостиную — сбрасывая на ходу обувь, слизывая с запястий пролившийся пунш и заливаясь смехом.
Дэниел развалился в одном из кресел, Джастин разлегся на диване, Раф, Эбби и я улеглись на полу. Стулья почему-то показались нам страшно неудобными. Эбби была права — пунш оказался убойным. Приятный на вкус и коварный. Пьется легко, как апельсиновый сок, а спустя пару минут по всему телу разливается приятная, но безумная легкость, словно вас накачали гелием. Впрочем, я знала: стоит мне совершить какую-то глупость, — например, попытаться встать, — как приятное головокружение обернется темной своей стороной. Где-то в глубине сознания слышался голос Фрэнка, который наставлял меня на путь истинный, как те монахини в школе, что вечно твердили о дьявольском искушении. Но сказать по правде, я была по горло сыта Фрэнком и его язвительными подколками и наставлениями.
— Еще, — потребовала я, поддав Джастину в бок ногой, и помахала пустым стаканом.
Я не запомнила многое из того, что произошло потом, по крайней мере в деталях. Второй стакан, а может, и третий, превратил тот вечер в нечто размыто-неясное и заколдованное вроде сна наяву. Помню только, что в какой-то момент я под каким-то предлогом пошла к себе наверх, чтобы снять и, спрятав под кроватью, запереть на замок все мои шпионские причиндалы — пистолет, телефон, кобуру. Всё, кроме микрофона. Помню, что кто-то погасил во всем доме свет за исключением одной-единственной лампы и расставленных то там, то тут свечей. Помню спор о том, кто был лучшим Джеймсом Бондом, который в конечном итоге вылился в не менее ожесточенный спор о том, кто из наших троих парней лучше всех подходит на эту роль.
Смутно запомнилась попытка сыграть в идиотскую игру — кто кого перепьет, — которая закончилась тем, что Джастин случайно втянул пунш в нос и был вынужден броситься вон, чтобы высморкаться в кухонную раковину. Помню, что я смеялась до тех пор, пока не разболелся живот, и мне пришлось заткнуть уши. Руки Ральфа вынырнули откуда-то из-за шеи Эбби, мои ноги упирались в щиколотки Джастина, Эбби потянулась, чтобы взять руку Дэниела в свою. Казалось, что никаких острых углов никогда не было, что все было точно таким же теплым и светлым, как и в самую первую неделю. Даже лучше, в сто раз лучше, потому что мне не нужно было быть начеку и всеми силами стараться сохранить представление о том, кто я такая и где нахожусь. Я знала их всех наизусть, их ритмы, их странности и склонности, мне был известен подход к каждому из них, я была частью их тесного мирка.
Отчетливее всего мне запомнился наш разговор про Генриха V — запомнился случайно, так как речь шла о чем-то другом, я даже толком не помню, о чем именно. В тот момент я не придала ему особого значения, однако впоследствии, спустя пару вечеров, вновь мысленно вернулась к нему.
— Он был стопроцентный психопат! — заявил Ральф. Он и мы с Эбби вновь лежали на полу на спине. Рука Ральфа была просунута под мою. — Героическая белиберда, которую сочинил Шекспир, — чистейшей воды пропаганда. Живи Генрих сегодня — он был бы диктатором банановой республики. Только и делал бы, что посягал на границы соседей и исподтишка проворачивал бы планы по созданию ядерного оружия.
— А мне он нравится, — возразил Дэниел между затяжками. — Если нам кого и не хватает, так это короля вроде Генри.
— Монархист и поджигатель войны, — прокомментировала Эбби, глядя в потолок. — Стоит случиться революции, как тебя поставят к стенке.
— Ни монархия, ни война никогда не представляли настоящей проблемы, — заявил Дэниел. — В истории человечества еще не было общества, которое не вело бы войн. Потому что воевать — в человеческой природе. И мы всегда живем под властителями. Неужели ты полагаешь, что так уж велика разница между средневековым королем и современным президентом или премьер-министром, и это при том, что короля его подданные принимали с куда большей готовностью, нежели мы — наше правительство. Истинная проблема возникает, когда монархия и война отделяются друг от друга. При Генри такого разъединения не было.
— Ты порешь чушь, — заявил Джастин.
Он пытался, хотя и не без труда, тянуть свой пунш, не вставая с пола, причем так, чтобы не пролить на грудь.
— Знаешь, что тебе нужно? — сказала ему Эбби. — Соломинка. Такая, которую можно согнуть.
— Верно! — воскликнул Джастин, придя в восторг. — Мне и вправду нужна соломинка, которую можно согнуть. У нас такая найдется?
— Нет, — растерянно ответила Эбби, отчего мы с Рафом почему-то захихикали как ненормальные.
— Никакая это не чушь, — возразил Дэниел. — Возьмем, к примеру, войны прошлого. Король лично вел войско в бой. Всегда. Потому что таков был тогда правитель — как на бытовом уровне, так и на мистическом. Он первый шел вперед, ведя за собой народ, рисковал ради подданных жизнью, приносил себя в жертву ради соплеменников. Откажись он взять на себя в критический момент такую ответственность, его бы разорвали на части — и были бы правы. Потому что это значило бы, что он самозванец, незаконно притязающий на трон. Король и был страной. Как он мог послать ее в бой без самого себя? Теперь же… Вы когда-нибудь видели, чтобы президент или премьер-министр был на передовой, чтобы он вел солдат на войну, которую сам же и начал? В тот момент, когда эта физическая и мистическая связь обрывается, как только правитель более не горит желанием жертвовать собой ради народа, он тотчас превращается из вождя в пиявку, в паразита. Он заставляет других брать на себя риск, а сам тем временем отсиживается в безопасном месте и жиреет за счет пушечного мяса. Война превращается в омерзительную абстракцию, в игру для бюрократов, которую они ведут на бумаге. Солдаты и мирное население — пешки, которыми жертвуют в огромных количествах ради причин, не имеющих никакого отношения к реальности. И как только правитель лишается трона, война теряет смысл. Нами — всеми до единого — правят мелкие, продажные узурпаторы, и они лишают смысла все, что попадается на их пути.
— Знаешь что? — сказала я ему, каким-то чудом сумев оторвать от пола голову на несколько сантиметров. — Возможно, я лишь на четверть понимаю, что ты хочешь сказать. С какой это стати ты такой трезвый?
— Он не трезвый, — с довольным видом возразила Эбби. — Раз у него словесный понос, значит, он пьян. Наш Дэниел здорово набрался.
— Это не словесный понос, — возразил Дэниел с лукавой, я бы даже сказала хитрющей, улыбкой. — Это монолог. Если Гамлету можно было произносить монологи, то почему нельзя мне?
— Он лишь хочет сказать, что политики не стоят того внимания, которое им уделяют, — произнес
