— А почему у него такое состояние — понимаешь?
Юра покачал головой. Саул с сожалением поглядел на него.
— Милосчь, — сказал он раздельно. — Любовь… Розумешь?.. Он… Миша, то есть… Ему очень нравится Копылова… Нина. По-настоящему. Это ясно?
Юра кивнул: сейчас ясно.
— Теперь третье, — сказал Саул. У него, оказывается, все было по пунктам. — К тебе большая просьба. Ты же с ней так просто, верно? Поговорили — и разошлись…
Юра еле удержался, чтобы не кивнуть: так убедительно говорил Саул.
— …У вас в десятых и другие девушки есть. Нет, разве?.. А у Михала очень серьезно. Может, на всю жизнь…
Саул сделал небольшую паузу, словно размышляя, не слишком ли категорично последнее утверждение, а Юра в это время успел подумать, что вряд ли Мишка заходил в подъезд, стоял, небось, на улице, под дождем…
— Ведь тебе ничего не стоит познакомиться с кем хочешь, — опять заговорил Саул, и Юра внимательно поглядел на него: это что, ирония, подковырка?.. Нет, тот был совершенно серьезен, даже немного взволнован. — Ты вон и в драмкружке, и на танцах. Фокстрот, танго, па-де-грас… А он… Не смотри, что такой большой, а совсем как ребенок… — В голосе Саула зазвучали отеческие нотки. — Его очень жалко, розумешь?
Юра не сказал «нет». Он, впрочем, не сказал и «да», но где-то в глубине души жалел уже этого робкого незадачливого верзилу Мишку, который и познакомиться толком не может, уж не говоря о том, чтобы в кино смотаться, а после проводить до самой двери и там постоять, а потом… Юра почувствовал такое свое превосходство над ним, как будто это он, Юра, двинул его по скуле и тот побежал… И вообще, при чем здесь какая-то скула, если у Мишки действительно так серьезно?.. Ходит, бедный, за ней, как… Ромео за Джульеттой… как тень отца Гамлета… страдает, как молодой Вертер…
Саул видел, что Юра задумался, и не мешал ему… Да, из Саула бы, может, получился блестящий советский дипломат, но была у него, не по своей вине, одна закавыка: слишком рыжим уродился. А потому, вместо дипломатического мира, где надобно уметь, как считают многие, ходить по проволоке, он вскоре попадет в мир, находящийся за проволокой — да еще за колючей… Но об этом в свое время…
Пока же оба молчали: Саул выжидал, а Юра продолжал размышлять о несчастном большом Мишке, и рисовались ему вообще кошмарные картины: как они с Ниной заходят в кино… нет, лучше в кафе, а на дворе мороз градусов тридцать, и Мишка все ждет на улице в своей кепочке, и уже отморозил уши и пальцы на ногах, но с места не сходит, глядит на них через стекло витрины, а они сидят в тепле, склонившись друг к другу, как вчера в кино… Юра даже поежился, представив себя на миг на месте Мишки…
— Ну как? — спросил наконец Саул, посчитав, что пауза была достаточной, и, не удержавшись на достигнутом дипломатическом уровне, прибавил: — Не будешь теперь больше, а? Отлипнешь? Бросишь?..
Эти недвусмысленные глаголы отрезвили Юру, расставили все по своим местам. С чего это он должен бросать, наступать на горло своим чувствам? Если может, все еще только начинается?
Юра молчал. И тут прозвенел звонок. Они стали спускаться по лестнице.
— Так что ему передать? — спросил Саул уже не таким уверенным тоном: видно, понял, что произошел какой-то сбой.
— Я подумаю, — ответил сухо Юра и добавил, чтоб его не посчитали совсем уж бессердечным: — В общем-то, я понимаю Мишку… конечно… только все-таки… ну, и вообще…
На этом стороны разбежались по своим классам.
Строчу все это под Москвой, в Малеевке, в доме отдыха литераторов. Он называется «Дом творчества», однако мне всегда как-то неловко произносить это безвкусное, не вполне грамотное сочетание слов.
Но Бог с ними, со словами. Здесь находится сейчас много людей, никакого отношения к «творчеству» не имеющих. Их всегда тут хватает: знакомые и родственники различного начальства, врачи, юристы; бывают и донецкие шахтеры — уже не по знакомству, а по официальному соглашению.
А недавно сюда приехало несколько семей — с чадами, со стариками и старухами, — и это отнюдь не добытчики угля и не чьи-либо друзья-приятели. Это армяне из Баку и Кировобада. Их дома разорены, у некоторых сожжены, их самих выкинули с работы. Муж одной из женщин — азербайджанец; он не приехал с семьей: он в больнице. Его избили до полусмерти, когда он отказался развестись с женой-армянкой, уйти от семьи.
Они не сразу попали в наш дом отдыха, эти беженцы. До этого побывали в Армении, где для них ничего не смогли сделать. И здесь, в столице, никто ими толком не занимается, если не считать, что в Армянском представительстве выдают по полсотне рублей в месяц.
Мужчины ездят отсюда в Москву, ищут работу. Работа для некоторых есть, но нет жилья; или есть жилье, но при условии, что работник один, без семьи.
Свет не без добрых людей: в Малеевке для переселенцев собрали деньги, кое-какую одежду (они бежали в чем были); желающим предложили поработать в подсобном хозяйстве…
Но что дальше?..
И куда дальше?..
Вот они — плоды директивной дружбы народов и веселых межнациональных попоек под кодовым названием «Неделя» или «Декада искусства»; вон он — страшный урожай с полей, засеянных сорной травою словес о свободе и равенстве, о расцвете и дальнейшем улучшении… Вот они — ягодки, выросшие из цветочков утопической болтовни и обильно политые ядовитой слюною лжи.
Вот они — три десятка неприкаянных мужчин, женщин и детей…
А сколько их еще по всей стране — живых и уже мертвых!..
Наш бронепоезд не на запасном пути, как пелось в годы всеобщего энтузиазма; наш бронепоезд — в тупике.
ГЛАВА IV. Тюрьма на сцене. «Демоническая» улыбка Юры. Вечеринки у Сони. «Жизнь моя полным- полна исканий…» Жестокое решение директора школы и непредвиденные последствия. Оказалось, он родился в Год Обезьяны под Знаком Девы. Анна Григорьевна бежит за поездом
1
— …Что за хлев развели? — заревел полковник. — А вы что развалились, как поросные свиньи?
— Ты чего кричишь? У нас свое кричало есть.
— Что такое? Ты с кем разговариваешь, коровья морда? Я — полковник Черняк… Слыхал, сукин сын? Вставать сейчас же, а то всыплю всем шомполов!..
Юра бегал по сцене в синем жупане, взятом напрокат из настоящей театральной костюмерной, размахивал толстым брючным ремнем и с наслаждением выкрикивал все эти слова. Правда, «сукиного сына» Людмила Александровна не рекомендовала употреблять во время спектакля — только на репетициях.
(…Да, в среде воспитателей нашего подрастающего поколения во все годы царило твердокаменное убеждение, что ни дети у нас, ни подростки и слыхом не слыхивали ни о каких ругательствах, — откуда бы?! — а потому даже слово «черт», встреченное как-то в рукописи моей повести для детей, вызвало у ее редактора состояние, близкое к шоку… Слово «черт» действительно не слишком популярно среди молодых. Его успешно заменяют совсем другие присловья, слова и целые фразы, чаще всего связанные с женскими
