Работы было много, и Клавдия от нее не отказывалась. Кинотеатры наперебой ее приглашали, она выступала то в одном, то в другом. Надо сказать, что у Резниковой была хорошая организаторская жилка, она умела подать свою ученицу. Резникова понимала, что скоро их сотрудничеству придет конец. В Ленинграде работы для нее не было, и она решила: как только Клавдия уйдет в мюзик-холл, а все к этому шло, она тут же вернется в Харьков.
Письмо И. П. Григорьева:
«Здравствуй, моя Клёди Шутти! Здравствуй, моя Кунечка! Прости, что так долго не писал, не было никакой возможности. Много ездил по закоулкам Сибири, встречался с людьми! Вот она — Русь Советская, как писал Есенин! Я помню о тебе каждый день, помню нашу комнату, наш волшебный диван, где ты… (…) то, что ты больше всего любила… Прости, что я пишу такие вещи, но когда мы встретимся, ты сама все почувствуешь. Конечно, я иногда вел себя как законченный подлец, как ты терпела меня, не знаю. Я слышал о твоих успехах в Ленинграде, они меня и радуют и мучают невероятно, ибо ты отдаляешься от меня в какой-то свой мир, прости, фальшивый и надуманный — мир пошлости и устаревших идеалов… Еще раз прости. Я здесь на великой советской стройке нужен людям. Издаю также стенную газету, скоро открываем клуб. В декабре ненадолго приеду в Харьков. Больше всего вспоминаю, как я тебя провожал до Рымарской, где живут Мейтусы. Я думаю о тебе и помню тебя всю в мельчайших подробностях. Ты еще не потеряла (или выбросила?) кольцо?
Целую… (…)
Клава уже в десятый, наверное, раз перечитывала письмо, некоторые строчки расплывались от ее слез, и все оно было покрыто губной помадой. Она поняла, что ее карточку он не получил. Но как он узнал о ее делах в Ленинграде? Одно больно царапнуло — «фальшивый мир». Как он до сих пор не понял, не хочет понять, что именно в этом мире вся ее жизнь. Ну ничего, она приедет и все ему объяснит, он должен ее понять.
Она не знала, с кем поделиться своей радостью. За полтора месяца жизни в Ленинграде у нее не появилось друзей, не было компаний. Оно и понятно: с утра репетиции, вечером выступления. Почему-то меньше всего о письме хотелось говорить Резниковой.
Елизавета Анисимовна встретила ее на пороге, строгая и сосредоточенная. Она протянула Клаве конверт.
— Что это? — испугалась почему-то Шульженко.
— Прочти.
Это было приглашение в только что созданный ленинградский мюзик-холл «Аттракционы в действии». Клава прочла и вопросительно взглянула на Резникову.
— Ну вот, Клавочка, пришла пора расставаться. Там я тебе уже не буду нужна.
— Как же я без вас? А как же вы?
Они бросились друг к другу в объятия и так в молчании застыли.
Глава 8
Шульженко на следующий день переехала в гостиницу, а Елизавета Анисимовна вернулась в Харьков. До самого начала Великой Отечественной войны она работала аккомпаниатором в Харьковском театре эстрады и миниатюр. Она оставалась в городе, когда немцы оккупировали Харьков. До середины 50 -х годов она продолжала работать аккомпаниатором. Последние годы она со своим мужем А. Векслером жила в трехкомнатной квартире на Сумской, в самом центре Харькова. В 1951 году муж умер. Детей у них не было. Она осталась одна. Ее приятельница, а также близкая подруга Клавдии Ивановны, артистка театра музыкальной комедии Людмила Полтавцева, вместе с сыном жила в крохотной комнате коммуналки. Резникова предложила им переехать к ней в свою квартиру, что они и сделали. Резникова подолгу болела, и Полтавцевы ухаживали за ней. В начале 60-х Резникова умерла от инсульта. Вскоре После ее смерти Шульженко приехала в Харьков, позвонила Полтавцевой, сказала, что идет к ней в гости. Естественно, об этом узнали все соседи. Когда Шульженко появилась во дворе дома, она услышала жуткую какофонию. Во всех окнах стояли патефоны, проигрыватели, радиолы с пластинками Клавдии Ивановны. Она поднялась в квартиру, где когда-то жила Елизавета Анисимовна. В окна доносился невероятный хаос звуков. «Боже, как мне надоела эта Шульженко», — вздохнула Клавдия Ивановна. Со стены на двух уже пожилых женщин смотрели строгие глаза Елизаветы Анисимовны Резниковой…
Новоявленный наспех сколоченный в прямом и переносном смысле ленинградский мюзик-холл обосновался в помещении кинотеатра «Великан». Перед кинотеатром поставили большой фанерный щит, на нем написали программу. Под фронтоном натянули полотно и начертали на нем: «Мюзик-холл», а по кругу приспособили электрические лампочки, которые, подмигивая из-за падения напряжения, тускло мерцали в белой ленинградской ночи.
Но публика шла. Еще мало кто знал, что обозначает это красивое заграничное слово — «мюзик- холл». Да и артисты были известные. Афиша первого ленинградского мюзик-холла гласила: «1. „Аттракционы в действии“. Участвует вся труппа и лучшие русские и заграничные аттракционы. 2. Мировой жонглер Максимилиан Труцци. 3. Скетч с участием заслуженного артиста республики Б. С. Борисова. 4. „Теаджаз“ Утесова. 5. Т. Савва — художественный свист. 6. К. Шульженко — песни-гротеск. 7. Новые постановки К. Голейзовского. Пат и Паташон (Черкасов и Толубеев). 9. Кастеллио — акробатические танцы. 10. Лепко — веселые миниатюры».
Для завлекательности песни, исполняемые Клавдией, почему-то назвали гротеском. Клава не возражала. Этот первый сборный концерт прошел в Ленинграде более ста раз.
Вскоре Шульженко стала одной из самых популярных певиц в городе. Но, странное дело, она, в том 28-м году, так и осталась «разовой» певицей. Контракта с ней почему-то не заключали, а она о нем не заботилась.
Она рвалась в Харьков.
Вскоре мюзик-холл из «Великана» выгнали, и он обосновался, на сей раз надолго, в знаменитом театральном здании «Гран-палье», который тоже был приспособлен под кинотеатр. Это было действительно красивое здание. Его разрушили во время блокады. Электрик нового театра придумал реле, и теперь свет бежал по лампочкам, совсем как в шикарных заграничных фильмах.
— Дуня! — закричала на всю улицу Клава, увидев удаляющуюся от нее лысину.
Дунаевский оглянулся, заметил высокую улыбающуюся девушку, отметил брови-ниточки и поморщился: так его называли лишь самые близкие друзья. А девушка, все улыбаясь, приближалась к нему. Наконец Дунаевский узнал ее.
— Вы на пленэре совсем другая, нежели на сцене, — поцеловал ей руку.
— Хуже — лучше? — кокетливо спросила Клава.
— Между «хуже» и «лучше» столько оттенков… Сколько же мы с вами не виделись? Больше пяти лет… Целая вечность. Я слышал вас в «Колизее». Рост поразительный! Артистизм, мастерство, владение голосом, но не обижайтесь: тень Изы Кремер еще витает над вами.
— Еще раз вы мне скажете про Изу Кремер, и я вас укушу! — сердито сказала Шульженко. — Сменим пластинку.
— О, показываем зубки. И уже замужем? Жаль-жаль, а я как раз наоборот.
— Пять лет назад вам надо было думать… Когда волос было побольше.
— Один — один! — засмеялся Дунаевский и посерьезнел: — Знаю про мюзик-холл, пишу для них. Поверьте, это только разминка, легкая тренировка. Через три-четыре года мы такое сотворим, весь мир
