Глава 2. Плывём!
Теплоход давно шёл по Чебоксарскому морю. Позади уже было общее собрание — знакомство туристов с командой судна, где выступали капитан, и начальник маршрута, и культурник, и врач, и директор ресторана, и другие работники теплохода. Позади был и ужин, где каждому туристу определили его постоянное место в ресторане. Шур очень волновался при этом. Он боялся, а вдруг с ними за один столик посадят Лилию с бабушкой? Тогда он не сможет ничего есть. Никнитич заметил это волнение, но пока не смог понять, отчего оно. Но с ними рядом оказалась седая угрюмая женщина из их коридора. Звали её Марией Степановной. Ещё вертлявый парень Оська, который всё время оборачивался к соседнему столику, куда посадили его товарища по каюте, а ему, Оське, там уже не хватило места. И миловидная девушка Лия.
Когда она произнесла своё имя, Шур взволнованно заморгал.
— Как? Ли…лия?
— Не Лилия, только Лия. А у меня подружка есть, так та вовсе Ия.
— Всего две буквы?
— Да. Она меня провожала.
Шур зашевелил губами, что-то беззвучно произнося себе под нос.
— Что ты там сочиняешь, дружок? — поинтересовался Никита Никитич.
И Шур, сам удивляясь своей смелости, вдруг произнёс:
— Лилля, Лия, Ия и я — это весёлая наша семья! Ой? — и сразу же покраснел.
— Классно! — рявкнул Оська так, что на него зашикали. — Только не весёлая, а туристская.
Шур уже не мог произнести ни слова от смущения. Характер у него был ужасно скромный.
— Может, ты будущий Евтушенко? — сказала Лия.
А Шур ещё больше залился краской. Он спиной всё время чувствовал, что в противоположном конце ресторана сидит Лилия с бабушкой. Её не видно, не слышно, но она здесь. Через несколько столиков от него.
Всё это было уже позади. А сейчас Шур и Никита Никитич со своей шлюпочной палубы смотрели на Волгу. Оба грустные. Даже очень. Они стояли лицом к пологому левому берегу, который теперь был далеко-далеко. Перед глазами море воды. Огромное. Наше. Чебоксарское море. Шур то и дело прикладывал к глазам бинокль, который висел у него на шее.
— Дед, ты погляди-погляди, что же это? — взволнованно говорил Шур и совал ему бинокль.
— Не надо, дружок, я и так вижу.
Они оба смотрели на одно и то же.
Из воды здесь и там торчали чёрные вершины уже мёртвых деревьев, которые были затоплены водой прямо на корню.
— Да что же они наделали?! Какое имели право! — не унимался Шур, видимо, подразумевая под словом «они» тех, кто дал распоряжение затопить деревья.
— Видишь ли, дружок, существуют определённые нормы…
— Какие ещё нормы?
— Определённое число деревьев на гектар, при котором имеют право производить затопление.
Шур этого понять не мог.
— Они же живые были! Весёлые, зелёные! Листьями шевелили, с ветром играли! А их… под воду. А сколько, может, рядом с ними стоят, только пониже и не видны!? Что же это, дед, а?
Никита Никитич ничего не ответил, только вздохнул. Чёрные, голые ветки тянулись из воды к небу, будто моля о защите. Большинство вершин почему-то было направлено к Чебоксарам. И Шур выкрикнул:
— Дед, ты видишь, они же шлют нам проклятия!.. А может, помощи просят, а?
Никита Никитич не возражал, молчаливо думал: «На дрова сейчас зелёный лес рубят. А сколько дров пропало под водой. Всё наша торопливость. Показуха! Скорей-скорей! Чтоб досрочно. А зачем? Кому нужно раньше, если оно плохо?! Сдадут объект за неделю до срока и рады, и шуму на весь свет. Ура! Ура! А через несколько дней глядь! Объект уже на ремонте. На полгода. Зато во весь голос поуракали! Эх…».
— Здрасьте, Никита Никитич! — звонкий девчачьий голосок прервал мысли учителя.
— Здравствуй, Лилия. И ты с нами плывёшь?
— Да, мы с бааб в люксе «а». Вот наши окна.
— С кем… ты?
— С бааб. Я так бабушку зову.
— А-а…
Никита Никитич заметил, каким напряжённым стало вдруг лицо у Шура, когда одноклассница вышла на палубу. И руки задрожали, держа бинокль. И слишком уж долго он не отрывает его от глаз. А впереди кроме волн, бегущих одна за другой, ничего нет. Что он так усиленно разглядывает?
— Бааб, — позвала Лилия в своё окно, — смотри, вон видишь волна, она синяя, а край серебристый. Самый краешек переливается, как отделка. Гениально. Свяжи мне такое же платье. Чтоб само синее, а отделка серебряной ниткой. С люрексом, ну, ты знаешь. Смотри и запоминай. Прекрасное сочетание.
Бабушка в окне покорно кивала.
— Отделка, как твои волосы.
Седая голова закивала ещё быстрей. А Шур всё смотрел и смотрел в бинокль.
— Что ты там видишь? — Лилия быстро подошла к ним.
Никита Никитич инстинктивно отступил на шаг. Она удивлённо подняла тонкие брови. Учитель внимательно вгляделся в её костюм и тоже удивился.
— Я думал, ты вся в краске вымазана, как заправский маляр.
Лилия расхохоталась.
— Извините, конечно, Никита Никитич, но вы несовременны.
Лилия была в брючном костюме. Вблизи оказалось, что он совершенно новый, но на вид очень странный. Весь в пятнах и кляксах. Серых, чёрных, белесых, жёлтых — всяких. Пятна сидели всюду, где могли усесться. Казалось, что на Лилию стряхнули краски с каких-то огромных кистей, что она запачкана вся с головы до ног, только почему-то краска не попала на волосы и лицо.
— От тебя хочется подальше, чтоб не запачкаться, — сказал Никита Никитич. — Это теперь… модно?
Лилия усмехнулась, пожала плечами, всем существом своим выражая то, что учитель совсем не разбирается в моде.
Потом она решительно взяла из Шуриных рук бинокль и уставилась на волны.
— Что ты разглядывал?
— Там… чайки…
— Вот ещё! Что, я чаек не видела? — она вернула бинокль.
— Я смотрел, какие у них глупые… морды… нет, лица, — обернулся к деду, — а как сказать?
Никита Никитич с улыбкой заметил:
— Нет такого слова в русском языке. Говорят «головы», но это, конечно, не то.
— А сидят чайки на волнах, как в креслах… Чудно… В бинокль видно.
У Шура слегка дрожал голос, но заметил это только дедушка. Лилия тряхнула золотыми волосами:
— Спущусь в музыкальный салон.
И ушла.
Никита Никитич ухмыльнулся:
— Ишь ты, платье ей свяжи, как волжская волна. Смотрит вокруг, а видит только себя.
Шур промолчал па это дедово замечание. Повернулся и ушёл в каюту.
— Какой хороший день, — сказал Никита Никитич бабушке, которая из люксовского окошка всё ещё
